Медленный фокстрот - Александра Морозова

– Лайм! Ну ты чего не идешь? Теть Вер, а куда елку ставить?

– Надо убрать журнальный столик к окну, а елку поставить на его место, – распорядилась мама. – Лаймик, иди помоги Дане.

– А посуда?

– Сама помою, – ответила она и подошла к раковине.

Я посмотрела на искрящегося, как новогодний шар, друга детства.

– Эх, Данька…

– Идем. – Он взял меня за руку и потянул в комнату.

Мы вытащили из коробки составные части елки и разложили на полу.

– А инструкции не осталось? – спросил Даня.

Я усмехнулась.

– А ты, когда чайник покупаешь, тоже инструкцию читаешь?

Он посмотрел на меня, как в детстве, когда я глупо шутила.

– Видишь, ветки разные, – сказал он. – Одни больше, другие меньше.

– Те, что больше, вниз, что меньше – наверх. Остальные в середину.

Мы стали потихоньку собирать.

– Ты пуши ветки получше, – говорила я. – Вот так.

– Я пушу, – терпеливо отзывался Даня.

– Где? Они у тебя все не пушистые.

– Нормальные у меня ветки. За своими смотри.

Я хотела что-то ответить, но в комнату вошла мама.

– Ну как успехи?

Она прошла мимо нас и села на диван.

– Мам, научи Даню пушить ветки.

– У Дани хорошие ветки, – ответила она, даже не глядя на елку. – Что ты к нему придираешься?

Даня посмотрел на меня, усмехнувшись с гордым видом. Что, съела?

Я с подчеркнутым безразличием хмыкнула.

А мама пустилась в воспоминания.

– Каждый Новый год я вспоминаю папу Лаймика, – сказала она, глядя вроде на нас, но как будто куда-то сквозь. – Нет, конечно, я вспоминаю его каждый день, но Новый год – это особый праздник, ведь именно тогда мы познакомились.

Она ласково улыбнулась, а мы с Даней перестали шуршать.

Я слышала эту историю миллион раз, Даня – с полмиллиона, но оба мы приготовились слушать ее заново. Это была одна из наших любимых детских сказок.

– Я, тогда еще совсем молоденькая, младше Лаймика сейчас, шла по улице и рыдала. Не плакала, а прямо навзрыд ревела, – мама засмеялась. – Завалила экзамен, боже, какая трагедия! Еще и с преподавателем поругалась, а ведь пересдача у него же, после праздников. И вот я сижу реву в парке перед своим архитектурным университетом – холод ужасный, все торопятся, бегут домой, в тепло. И тут передо мной кто-то останавливается, заслоняет свет. Наклоняется, спрашивает: «Девушка, что с вами случилось? Ограбили? Кто-то умер?» Я головой мотаю, говорю: «Экзамен не сдала». И он вдруг как рассмеется. «Боже мой, что бы, интересно, было, если бы вас ограбили?» А я сижу зареванная, красная, тушь по всему лицу, губы дрожат, пальцы от холода – тоже. Когда я подняла на него голову, Витя так и обомлел. До сих пор помню этот его взгляд, как будто я вся светилась, а не выглядела как не пойми кто. А тогда я только еще громче зарыдала, а он взял меня за руки и поднял со скамейки. «Не сиди на холодном. Какой предмет завалила?» Я говорю: «История архитектуры». Он кивнул и потащил меня за собой ко входу. Я опомнилась, давай вырываться, а он говорит: «Ты оценку хочешь исправить или как?» Я кивнула. «Ну, значит, иди за мной».

Заходим в университет, поднимаемся на второй этаж. Преподаватель в аудитории еще, не ушел, но студенты уже разошлись. Витя постучался, так, для вида, зашел. Говорит: «Что ж вы, Николай Павлович, студенток до слез доводите? Не стыдно?»

Я под дверью стою – не то что плакать, как дышать забыла.

«И кого же я довел?» – спрашивает преподаватель. Витя оборачивается, подзывает меня рукой. Я, чуть живая, захожу. «Так это ж Мишина, – говорит преподаватель. – Она же перепутала все, что могла». «Переволновалась, – ответил Витя. – Разрешите нам вместе отвечать, чтобы оценку исправить?» «Тогда одну оценку на двоих и получите». А Витя посмотрел на него с такой хитроватой улыбочкой: «Ведь Новый год завтра. Ну что девушка в праздник будет слезы лить?» Преподаватель вздохнул. «Что ж, – говорит. – Хотите исправить оценку, отвечайте вместе, но не на один, а на все билеты». Я смотрю за окно, там уже фонари зажглись. «Хорошо, – ответил Витя. – Давайте ваши билеты». Отвечал, конечно, в основном он, я где-то понемногу, по чуть-чуть. А он прямо спорил с преподавателем, свою точку зрения доказывал. В итоге поставили мне четверку и отпустили.

«Я же говорил», – сказал Витя.

И пошел меня провожать. Оказывается, он учился на два курса старше – только на архитектуре, а я на реставрации – и хорошо знал этого преподавателя, был у него в любимчиках. По пути в общежитие он мне все рассказал – и о себе, и об университете – и предложил встретиться на следующий день. А я и говорю: «Так завтра же Новый год!», а он отвечает: «Так и хорошо, скучно не будет». Я подумала, а что, собственно, теряю? Домой я собиралась ехать уже после Нового года, поэтому и согласилась. А потом оказалось, что он, чтобы праздновать со мной, и от родителей, и от друзей сбежал. «Как-то с тобой хотелось побыть». Так мы с ним и жили потом, совсем не расставались. Не то что с кем встретишь, с тем и проведешь, а целых семь лет. Потрясающе счастливых семь лет…

Мама замолчала и посмотрела в окно. Стало так тихо, что было слышно, как постукивает в стекло ветка березы, растущей прямо под окнами.

Мне нравилось слушать про папу даже то, что я слышала уже много-много раз, но чем забавнее и романтичнее была история, тем жальче становилось маму.

– Игрушки надо достать, – негромко сказала я.

– Да, – она повернула голову к нам. – Данечка, ты не достал?

– Нет, теть Вер. А где они?

– Там же, где елка.

– Я сама, – поднялась с пола я.

– Сиди, пожалуйста, – попросил Даня. – Я справлюсь.

Он встал и забрался на стул.

– Удивительно, Данечка, что Лайма позволяет тебе что-то делать, – заметила мама. – Обычно все сама. Меня бережет, как хрустальную вазу. Даже люстры мыть не дает.

– Правильно, теть Вер, – сказал Даня, передавая мне коробку, чтобы слезть со стула. – Не хватало вам еще люстры мыть.

Я знала, что Даня лукавит. Что, если бы меня не было в комнате, он бы сказал: куда ей с ее ногой люстры мыть? Не хватало еще, чтоб убилась!

Но при мне – только так. Как будто я в самом деле обычный здоровый человек.

Мама поднялась с кресла и стала вместе с нами наряжать елку.

– А это любимый слон Лаймика, – сказала