Роман… С Ольгой - Леля Иголкина
— Не смей. Юрьев, не смей. Открой глаза…
Мы трахаемся, как кролики, как оголодавшие за похотью животные. Неоднократно получаю по лицу, пока толкаю член в жену. Ольга хрюкает, рычит и даже булькает, впиваясь острыми ногтями в кожу на моих щеках.
— Доволен, сука? — визжит, подхватывая бёдрами очередное проникновение.
Она ругается без остановки. Выплёскивает гадости, которые подсобрала в голове за стандартные семь часов обязательного суточного сна.
— Ненавижу, — отвесив серию пощечин, вгрызается зубами мне в плечо, посасывает рубашечную ткань, мычит и всё же просит. — Ромочка, не останавливайся. Ещё-ё-ё-ё…
Я слышу и продолжаю двигаться, как оплаченный секс-хмырь по вызову. Наша близость, с большей долей вероятности, непонятна среднестатистическому окружению, поэтому за глаза считается, что Юрьев не имеет права брать жену.
А я имею… Имею Ольгу, когда захочу. И столько раз, сколько она готова дать. Но ласка, нежность, игра и игрушки, милые разговоры в качестве обязательной прелюдии для супружеской пары, в которой каждый из партнеров знает о предпочтениях своей «любимой» стороны, с некоторых пор полностью отсутствуют. Нам это, как оказалось, абсолютно не нужно.
— Устал? — я дышу открытым ртом, уткнувшись лбом в её плечо, не снижая скорости проникновения, подхватив под коленями, сильнее раздвигаю болтающиеся, как у грязной куклы, потные и липкие ноги. Вколачиваюсь на всю длину, впечатывая женские ягодицы в тот же комод, на котором несколько минут назад просиживал свой зад, пока разглядывал спящую жену. — Устал? — схватив меня за волосы, отдирает от себя. — Смотри в глаза, Юрьев!
Нет! Никогда!
— Грязная, мерзкая давалка. Твоя влажная подстилка, ментовская шлюха. Тварь, которая всем даёт… Что скажет мамочка, а? Что скажет твоя мама, когда узнает, сколько кобелей таранили мою пиз. у? — выдает сейчас стандартный набор грубых слов и фраз, которые при каждом нашем акте Ольга «любезно» в ухо повторяет.
— Я люблю тебя, — сцепив зубы, еле слышно отвечаю. — Не-важ-но!
— Тогда смотри на меня…
Увы, но не могу!
Зато я точно знаю, что будет после: Ольга содрогнется, поймает мышечный спазм, всосёт нутром мой член, сдавит стенками влагалища, пропустит всё через себя, заставит внутрь излиться — я по-другому не могу, а когда наконец-то выйду, Лёлька выберет пальцами сперму и вытрет руку тем, что первым упадёт в ладонь…
Сегодня, например, — подол её ночной рубашки и правый боковой карман моих рабочих брюк.
— Доволен? — враскорячку сползает с отполированной столешницы.
— Извини, — отвечаю заикаясь, потупив взгляд и опустив пониже голову.
— Нет проблем. Приходи ещё…
Два часа, которые я выделил себе на то, чтобы добраться на работу, на самом деле провожу в наглухо закрытой машине, припаркованной перед подъездом родительского дома. Утренняя рутина неожиданно пополнилась на одно неприятное ежедневное событие. Теперь я вынужден проведывать отца в любое удобное, согласно графику, конечно, время суток.
Это рак! Так сказали в областной больнице, когда внимательно рассматривали, а затем описывали рентгеновские снимки грудной клетки родного мне человека. Мать грубо дёргала мужской рукав в машине и шипела, напоминая папе о том, как неоднократно она его предупреждала, что бесконтрольное курение до добра не доведёт и обязательно сведёт его в глубокую могилу раньше выделенного срока. Видимо, как в реченьку глядела.
Прислонившись лбом к стеклу своей двери, вожу кончиком указательного пальца правой руки по кожаной обмотке рулевого колеса. Вокруг шныряют люди. Лето в нашем городе — тяжёлая пора для дешёвой, не выдерживающей такого напряжения инфраструктуры. Курортное место оживает с приездом страждущих, вернее, отдыхающих, не видевших водную стихию почти целый год. Здесь скучно, мелко, грязно и, чёрт возьми, однообразно.
Я родился в этом городишке, по знакомству был определён в шикарный по тем меркам детский сад, после окончания которого меня опять же по большому блату пристроили в достойную моей персоны школу. Я хорошо учился, иногда отлично. Родители следили за мной, всё чаще чересчур навязчиво. Повода для паники, конечно, не давал, но чудаковатость временами проявлял весьма некстати.
Так, например, я выбрал будущую профессию, полагаясь на профессиональный опыт бати. Он майор полиции. В отставке, безусловно. Пенсия и достойная выслуга отпустили верного солдата правоохранительного ведомства на заслуженный от государства отдых по соответствующему возрасту. Отец отошёл от дел, но связи там, где «бывших не бывает», всё-таки не растерял. Мне помогли поступить в институт. Здесь, наверное, нечем гордиться, но и стыдиться тоже нет причин. Я дослужился до капитана, а потом… Ушёл! Ушёл по собственному желанию. Быстро подал рапорт, сдал оружие и служебное удостоверение, снял знаки отличия, вынув из «уключин» гибкие погоны, и запаковал в чехол тёмно-синюю форму, к которой десять лет уже не имею никакого отношения…
— Ромочка! Рома! — кто-то барабанит мелкой дробью в окно со стороны пассажирского сидения.
Это мама? Плачет или кажется? Не понял — дождь идёт?
— Открой! — я вижу, как она, вцепившись сухенькими ручками, отдирает с мясом дверь. — Господи! — снимаю блокировку, а женский голос сразу же становится звонче, уличный шум проникает в салон моего автомобиля и разжижает тяжелую по воздушной взвеси обстановку. — Что случилось? Почему ты тут сидишь? Заболел? — она оглядывается, чтобы посмотреть на заднее сидение. — Что-то с женой?
— Нет.
— Где она?
— Дома.
— Я думала…
— Мам, не приходи сегодня, — шумно забираю носом воздухом.
— Рома?
— Я сказал «нет»! — прикладываю кулаком баранку.
— Она здорова?
— Вопрос с подъ. бом? — сощуриваюсь и, знаю, что цинично, выгибаю губы.
— Прекрати! Выражаешься, как вор в законе.
Ухмыльнувшись, отворачиваюсь от неё.
— С кем поведёшься, Марго, с кем поведёшься.
— Объясни толком, что опять Ольге не подходит?
— Я! Я ей не подхожу. Громко хожу, ночами храплю, пью с ней вечерами, оставляю не те сигареты, лишь бы она не расчехляла бутылку без меня, хожу на «любимую» работу, наведываюсь к вам, тебя вот выслушиваю… Мам, вы можете не ругаться хотя бы в моем присутствии?
— Боже мой, какая ерунда! Знаешь же, что это ложь, и…
— Я о многом прошу? — не даю договорить.
— Мы не ругаемся.
— Понятно. Так вы нас с папой интеллектуальными беседами развлекаете?
— Я знаю, как её тяжело…
Да уж! Мама в курсе, мама обо всём осведомлена, она на блядском домострое старую собаку съела. Мама — мудрый человек, повидавший до хрена событий на своём веку. Маргарите Львовне Юрьевой уже как будто шестьдесят семь, но подвижности и скорости этой женщины может позавидовать любая пятнадцатилетняя соплячка. Возможно, кто-то скажет:
«Ни хрена себе задор!»;
а я замечу, процитировав её же собственные слова, но, увы, не для аристократии:
«Это правильный образ жизни и, конечно же, индивидуальный генетический набор!
