Роман… С Ольгой - Леля Иголкина
«Непредвиденные обстоятельства»! Их, как водится, немного. Всего пять, но только лишь на этой трудовой неделе и в это время года…
— Выйди! — не открывая глаз, сипит жена. — Пошёл прочь! — теперь хрипит, закашлявшись.
— Девять утра, Лёль. Пора вставать, — спокойно, как часы на Спасской башне, сообщаю.
— Спасибо, — лениво растирает кончик носа.
— За что? — упёршись задницей в бежевый фасад комода, я перекрещиваю на уровне лодыжек ноги, затянутые в чёрные, идеально скроенные, слегка зауженные брюки, при этом расправляю сдвинувшиеся плечевые швы белой рубашки, а напоследок одёргиваю завёрнутые бубликом манжеты и проглаживаю отвороты возле локтя.
— За правовое информирование. Ты очень педантичен, Юрьев. Сильно и даже страшно! Мой муж настолько идеален, что жалкой твари вроде меня становится противно от осознания очевидной несостоятельности рядом с таким порядочным человеком. Выйди, я прошу! Не насмотрелся? Какого чёрта?
— Зачем вчера…
— Была причина, — не дает договорить, зато молниеносно отвечает.
— О-о-оль… — растягиваю любимый гласный «о».
— Пошёл к чёрту, Юрьев, — тяжело вздохнув, переворачивается, укладывается на живот, при этом выставляя мне на обозрение голый зад. — Проблем с алкоголем нет! Ты же знаешь. К тому же тебе об этом доложили и даже выписали соответствующую справку. Печать-то хоть поставили?
— Справку? — я щурюсь, вперёд немного наклоняясь.
— Хочешь достойную причину?
Теперь понятно, куда она ведёт. А сна, по-видимому, как и не бывало.
— Она мне не нужна, — тут же отрезаю. — Не с той ноги встала?
— Ещё не встала и не собираюсь.
— Я бы не отказался от завтрака, — издалека как будто начинаю. — Посидим вдвоём, похрустим слойками с малиновым вареньем. Я оближу твои пальцы, а потом… Я, наверное, сегодня останусь дома. Не возражаешь, Лёлик? — двумя руками дёргаю воротник своей рубашки. — Переодеваюсь?
— Возражаю. Это лишнее. Мне не нужна нянька, тем более в твоём исполнении. Хватит с меня мудрой матери. Проваливай отсюда, Юрьев, а на рабочем месте хорошо позавтракаешь, там же от души «полижешься». Отбоя у девчонок нет?
— У меня есть отдельная квартира и жена. Зачем травить желудок случайным общепитовским заказом. Девчонки больше не клюют, разве что только по знакомству. Да и я в том возрасте, когда уже не котируются мои стратегические запасы. Напрочь растерял активы, Юрьева. Однако, если ты настаиваешь…
Она очень тяжело вздыхает и добавляет весьма глубокомысленное:
— Да ты похотливая скотина-а-а!
— Итак, с чем их хоть едят, этих девок? Как они выглядят? Так же, как и двадцать лет назад или что-то изменилось?
— Заодно и узнаешь, когда познакомишься. Мама в этом подсобит!
— Я, твою мать, шучу, но всему есть предел, — вдруг по-собачьи рявкаю. — Не цепляй, пожалуйста, Марго, когда со мной разговариваешь! Мне надоели ваши споры и бесконечное выпячивание сисек. У матери большой размер — тут не отнять, но и ты не отстаёшь по грёбаным параметрам. Прёшь в крайний левый с условным третьим, будто бы с уверенным шестым. Если ты считаешь, что обязательный визг в родительской квартире прибавляет нам с тобой очки и выводит отношения со стариками на высший уровень, то…
— О! О! Решил… — она приподнимается, чтобы вполоборота посмотреть на меня.
— Закрой рот, Юрьева, и ложись обратно. Не поднимай голову, иначе я… — сжимаю кулаки и ударяю ими о комодный ящик.
— Я не боюсь тебя. Нестрашно, — опадает ветром снесенным листом.
— Я не пугаю. Но Марго старше и по возрасту, и по умственному развитию. Отношения «свекровь-невестка», — добавил бы «стервозная невестка», но мудро сдерживаюсь, — имеют давние глубокие корни со времён вонючих волосатых мамонтов. Делите, делите, делите… Я с тобой живу, я с тобой сплю. У нас разные семьи, мы почти чужие люди… Чего тебе ещё?
— Извини, — жалко шепчет, добавляя грустное, — пожалуйста, Рома. Я…
Перебиваю грубо:
— Не нужно впутывать их. Отец тяжело болен, она старается свыкнуться с мыслью, что скоро его не станет и она будет жить одна. Ни внуков, ни…
— Моя вина?
Попал, хотя совсем не метил.
— Нет, — не поднимая головы, шепчу простое слово в пол.
— Чёрт! — Ольга грубо хмыкает. — Собственную мамочку называть по имени, да ещё… Я поражаюсь!
— Продолжим? — я снова возвращаюсь.
Жена лежит на животе, повернувшись к изголовью, уверен, что расстроенным, лицом.
— Ты выполняешь её просьбу? — мычит вопрос в кровать.
— О чём речь? Не растолкуешь, Оленька? Или у тебя обыкновенное плохое настроение? Похмелье?
— Возможно.
— В чём дело?
— Нестабильное или пограничное, или… Хрен знает какое психическое состояние — не подходящий для расставания повод? Требуешь чего-то большего?
Опять двадцать пять!
— Не повод! — мотаю головой. — Мы это обсуждали. Не хочу мусолить по десятому кругу одно и то же.
— Проблемы с бутылкой у бабы — это…
— Ты отъезжаешь от одного бокала вина, Лёлик. Так было в двадцать, так будет, видимо, в шестьдесят и, вероятно, в сто двадцать лет. Жаль, я этого уже не увижу. Главное, что нам было неплохо вчера.
Да кто же знал, что такое «ветреное» утро будет?
— Какого хрена ты спрашиваешь у меня тогда про «зачем вчера»? Я не алкоголичка, Юрьев, а ты не мой собутыльник. Проваливай и слезай с моих ушей. Противно слушать.
— Тихо-тихо! Подъём и за работу.
— Знаешь, — обратив ко мне лицо и скосив прищуренные глаза, посматривает как будто бы через своё плечо, — сколько бокалов я выпила вчера?
— Я пил вместе с тобой. Забыла?
— Хм! Ты, кажется, спросил, в честь чего…
— Стоп! — выставляю руки, направив к ней ладони, прошу отсрочку, тайм-аут, необходимый перерыв.
Шарообразные румяные ягодицы. По цвету — наверное, приевшаяся «телячья кровь с коровьим молоком», а на вкус — как будто сахарная патока. Почти идеальная, тёмная, в меру глубокая, линия, разделяющая упругие половинки, на которые безупречно ложатся мои ладони, когда сжимают эту жопу, чтобы отодрать ремнём восставшую от ужаса и страсти мурашками и вздыбленным волосяным покровом пергаментную кожу. Крутые бёдра и бьющиеся голубые венки на внутренней части коленок, а напоследок спущенные макаронины-бретельки шёлковой сорочки пробуждают сейчас в моих мозгах не абы какое желание, подогреваемое звериным рвением.
— Пожалуй, заново.
