Оксана Сергеева - На краю неба (СИ)

— Ушел руки мыть, — усмехнулся Ваня.

— Давай, я на стол накрываю.

— Ну-ка, покажи мне фотку твоего фаворита, — вдруг попросила Алёна.

— То есть, ты даже не сомневаешься, что у меня есть его фотография?

— Вот нисколечко, — усмехнулась Лейба. — При таком-то страстном к нему отношении.

— Сейчас найду. — Катя полистала фото на телефоне. — Во! Вот он мой Димочка. Божище!

— Едрит-мадрит! Красивый. А что он?..

— Спит.

— А ты?

— И я… почти…

— Ну-ну-у, — певуче растянула Алёна и захохотала.

<К друзьям Катерина так и не заехала, потому что поздно вернулась от брата. Решила ограничиться телефонным звонком и как раз болтала с Вероникой, когда позвонил Крапивин. Она, само собой, сразу обрубила подругу и переключилась на Диму.

— Да, Дима.

— Добрый вечер, моя милая и нежная Катрин.

— Ах! — громко вздохнула в трубку Катя. — Дима, ты слышал грохот? Это я упала от твоего радушия.

— Катрин, аккуратнее, не заставляй меня волноваться. Я не переживу, если с тобой что-то случится.

— Приятно слышать, — серьезно сказала она. И, как ни крути, ни отрицай, а в груди от его слов сладко защемило.

Дима, кажется, усмехнулся.

— Я правду говорю. Волнуюсь. Переживаю, как ты.

Она чуть было не ляпнула, что, если так сильно переживал, почему не позвонил до своего отъезда, но остановила себя.

— У меня сегодня был день тяжелый, голова невозможно болела, — призналась вместо этого.

— Нужно было выпить таблетку. Не надо терпеть головную боль, нужно сразу пить обезболивающее.

— Я пила, оно не справилось. Еще Алёнка наша в аварию попала, вот я вместо сиделки там у нее была, у Вани. А она такая бледная и болезненная, я все думала, как грохнется сейчас в обморок, что я с ней делать буду.

— Да, Ваня мне сказал. Он переживает очень. Я бы тоже инфаркт себе сразу заработал.

— Если бы твоя Адочка в аварию попала? — с усмешкой уточнила Катя, тут же пожалев о своих словах. Готова была себе язык откусить от досады, но назад их не возьмешь.

С этим Катерина не могла справиться. С чем угодно, только не со своей ревностью. Агата для нее что красная тряпка для быка. И Катя никак не могла научиться гасить в себе это зло. А как тут научишься, когда за год этого наелась. Она болезненно, остро ревновала Крапивина. Иногда ей казалось, что она его самого уже ненавидит лютой ненавистью.

Дима молчал, и, наверное, это было хорошо.

— Дима? — позвала Катерина.

— Говори-говори, я слушаю, меня тут отвлекали.

— Я говорю, что лифчик у тебя забыла.

— Надеюсь, ты не сильно переживаешь по этому поводу. А то забрать тебе его удастся не скоро. Я только в конце октября смогу приехать. Самое позднее — начало ноября.

Черт! Зря он сказал, когда планирует вернуться, теперь она будет считать дни. Дни и часы до его возвращения. Даже нехотя. По-другому у нее не получится.

— Я-то не переживаю, — многозначительно усмехнулась она, забралась на кровать и села по-турецки. — Дима, — почти шепнула, — у меня все тело до сих пор болит. — Откинула халат и тронула небольшое пятнышко на внутренней стороне бедра.

— Это с непривычки, Катрин. Так бывает, но пройдет, — улыбнулся он. Слышала по голосу, что улыбался.

— А к тошноте по утрам я тоже привыкну?

— А что уже тошнит? Так быстро? — засмеялся он.

— Смотри, Крапивин, а то вдруг ты и есть тот счастливчик, кто входит в один процент. Я тогда сразу Олегу Николаевичу позвоню, он так внуков ждет.

— Да, и маме Рите не забудь, она тоже мечтает маленьких понянчить.

— Шутник, — фыркнула Катя. — Ты спинку там подлечил? Или в пижамке спишь?

— Ногти, Катрин… ногти, пожалуйста, сделай чуть короче.

— Сделай чуть короче, — передразнила она его. — Ох, что ты! Я к твоему приезду оформлю шикарный маникюр, чтобы превратить тебя в зебру.

— Давай. Ждешь меня, Катрин, — сделал он уверенный вывод.

— Не жду

3 глава

«Не жду!» — проорала ему в трубку месяц назад, а сама ждала. Еще как ждала. Не выпускала телефон из рук, боясь пропустить звонок. Ненавидела себя за это, но продолжала ждать Крапивина. Иногда он предупреждал, когда позвонит, иногда — нет. Чем реже случались его звонки, тем труднее Кате становилось с ним разговаривать. Словно обрывалась какая-то связывающая их ниточка.

«Не жду!», — повторила про себя для убедительности, смотря в телевизор.

— Катя, что ты там застыла? — окликнула мать. — Пойдем завтракать, а то у нас еще куча дел.

— Ну, да. Куча. Ноготочки накрасить, кудри завить.

— Что?

— Крапивин, говорю, опять на первом канале рожей светит. Какую-то картинку в музей снова припер, меценат наш.

— Такой рожей грех не светить. Молодец, искусством увлекается.

— Я бы сказала, чем он увлекается…

— Катя, говори громче, что ты там бубнишь?

— Я еще не проснулась! И кажется встала не с той ноги. — Выключила телевизор и положила пульт на журнальный столик. Вздохнув, пошла за матерью на кухню.

— Тебе чай с лимоном?

— Нет, спасибо. Без того оскомина замучила. А именинник наш сегодня просто непозволительно отличился. Это ж надо! Встать раньше всех и убежать из дома! Я же хотела его утром поздравить. Что мне теперь звонить?

— Он не собирался. Отец в самом деле рассчитывал, что весь день дома проведет. Но ты же знаешь, это можно сделать, только уехав за границу. А иначе непременно что-нибудь где-нибудь случится.

— На Новый год нужно обязательно уехать, — предложила Катя.

— Куда?

— Да хоть куда. В Ниццу, в Майами…

— Ну, решим чуть попозже. Это хорошо, что Дима вернулся, значит придет сегодня к нам на ужин. Хотелось бы. А то у меня к нему есть персональное дело.

— Надеюсь, он не додумается к нам свою жабу притащить.

— Какую?

— Какую. У него одна жаба. Агата.

— Хм, — мать неопределенно хмыкнула, но почему-то решила не высказывать своего мнения по этому поводу.

— Мама.

— Что?

— Ну скажи что-нибудь.

— Что сказать?

— Думаешь, что у них там все серьезно?

— Черт его знает…

— Ну, мама! — чуть раздраженно прикрикнула, вызывая у матери ответную улыбку. — Бывает, ты со своими прогнозами лезешь, когда тебя не просят, а тут я тебя сама спрашиваю. Тетя Ритуля наверняка что-то говорила. Не верю, что вы с ней не трепались по этому поводу.

— Так скажем, Рита немного в удивлении, что у них все так далеко зашло.

— Он ее не любит.

— Любовь разная бывает. Я тоже в семнадцать лет думала, что есть только высшая точка кипения, а остальное все суррогат. Но это не так.