Моя в наказание - Мария Анатольевна Акулова
Смотрит и молчит. По лицу. Вниз.
Ты здесь сам или со своей?
Руки после нее помыл прежде, чем моего ребенка касаться?
Вся моя дерзость таится внутри. Разъедает желчью.
Айдар возвращается к глазам. Его ладонь сжимает руку Сафи. Я боковым зрением вижу, что она уже с наслаждением лижет свое мороженое, оглядывая парк. А я получаю короткое:
— Ешь.
После приказа — ни за что.
Веду себя глупо, но с порывом не справиться. Пожимаю плечами, отхожу и бросаю невостребованный рожок в урну.
Слышу Аллочкино:
— Айка…
Она качает головой, а я еле держусь, чтобы не рявкнуть: да не трогайте вы меня!!! Да отвалите вы все!!!
— Ну и что за цирк?
Этот вопрос Айдара я игнорирую.
Не смотрю на него. Снова приседаю перед дочкой. Поправляю салфетку, чтобы мороженое не стекало на ручки.
— Кызым, мороженому внимание удели, хорошо?
Она кивает, но не слушается. По лужайке гуляет котик. Ее слабость. Сафи следит с улыбкой. Хихикает.
Даже дергается в ту сторону, но Айдар сильнее сжимает руку.
А я ненавижу его даже за то, что он слишком хороший отец. Пока что.
Истерично вырастаю, хочу отойти, но на локте сжимаются пальцы. Торможу, поворачиваю голову и вскидываю взгляд.
Сердце колотится отчаянной птицей в горле.
— Можно меня не трогать? На людях?
Хочу сопротивляться. Это в номере я покорная. Бесправная. Растоптанная. А здесь…
На спине капельками собирается страх. А вдруг она увидит? Что именно сделает?
Салманова мои слова бесят. Скулы напряжены. Взгляд хочет туда, где раньше жила душа. Чтобы что? Провести инвентаризацию остатков?
— Тебе неприятно? — Спрашивает сухо. Сглатывает.
А ты в постели не заметил?
Мой взгляд слетает вниз. Он всё так же держит Сафие за руку. А она опускается на корточки. Протягивает кошечке свое мороженое.
Еле сдерживаюсь, чтобы не топнуть ногой. Не кышнуть.
Все нормально, Айка. Всё нормально…
Утонченная, миниатюрная кошка беззвучно ступает к ней, осторожно нюхает, вздрагивая от падающих на тротуарную плитку капель, а потом слизывает.
— Сафие, даже думать не смей после нее есть, услышала? — Своим тоном удивляю и себя, и своего ребенка.
Полный непонимания взгляд режет хуже ножа. Возвращаюсь к ее отцу.
Привет, мой монолит. Я не заметила, как навалился сверху и давишь грудь.
— Что с настроением, Айка?
С губ рвется: спроси. У своей. Твари!
Но говорю только глазами. А те самые губы сжимаю.
— Если ты хотел увидеться с Сафие, то должен был предупредить.
— А если с тобой?
Сердце в обрыв. Ненавижу.
— Мало денег положил. Я больше стою. Да и знаешь, как составляется мое расписание.
Дергаю руку. Своим видом и поведением пытаюсь показать, что со своей ролью срослась. Приняла. Даже кайф ловлю. А может всю жизнь только о том и мечтала, чтобы вот так блядовать.
Локоть освобождаю, но этого мало. Пальцы Айдара едут ниже и сковывают кисть.
— Кися, кушай. Мама сказала, теперь ты всё должна… Мне нельзя уже…
Рожок лежит на земле. Кошка вылизывает из него мороженое, а Сафи гладит ее по голове.
— Пусти меня. Люди смотрят.
— Всем похрен. Не выдумывай. Деньги обидели?
В ответ на пофигизм бывшего мужа — моя улыбка, которая не имеет ничего общего с весельем. Это не всем похрен. Это тебе похрен. На всех. Ты никого не уважаешь. Ни меня, ни ее.
Вопрос сознательно игнорирую.
— При ребенке моем не ругайся. Пожалуйста.
Сама не отвечу, зачем завожу его сильнее. Но в глазах разгорается то же пламя, которое горело поначалу.
Это провальная тактика, конечно. Мне нужно, чтобы погас, а не разгорелся. Но как сдержаться?
Айдар опускает голову. Смотрит на то, как Сафи болтает с котом. Вернувшись к моему лицу, если верить моему склонному к самообману воображению, выглядит спокойней.
— Ты снова, Айка?
Я снова… Я.
— Так будет всегда, что бы ты себе там ни придумал.
Дергаю руку. Разворачиваюсь. По спине прокатывается шумный выдох.
Иду к скамейке, на которой, замерев, сидит Аллочка, чтобы взять салфетки и вытереть Сафие руки.
Его голос и слова различаю даже тихие. Даже адресованные не мне.
Он зовет свою дочь бархатистым:
— Сафие, — она тут же подпрыгивает, позабыв о кошке. — Идем за другим мороженым тебе?
И вроде да с богом… Да идите… Дайте продохнуть, смириться, но я оглядываюсь и рявкаю:
— Нет! Ты без моего разрешения никуда не идешь!
Пугаю своим поведением собственного ребенка. Сафие хлопает глазами. Потом, кажется, даже плакать собирается. Не ожидала. Я же так не разговариваю обычно.
Но это раньше было. А сейчас думаю, как бы не завыть.
Бросаю затею с салфетками. Возвращаюсь к Айдару, вклиниваю свою руку между их с Сафиком. Забираю своего ребенка и прячу от него за спину.
— Хуйни не делай. — Он говорит очень тихо и только мне. Практически вкладывает мат в губы. Никто не слышит, но я все равно колю дурацким:
— Проматеришься — приходи. Я не хочу потом от пятилетки слушать подобные слова. И вообще предупреждай. Ты обязан меня предупреждать. Мы гуляем без тебя. Мы тебя не приглашали. И ты не можешь без моего согласия распоряжаться моим ребенком.
— Она настолько же моя, Айлин…
Фыркаю.
— Ты ее не рожал. Ты с ней не страдал. Ты высыпался отлично. Слез не лил. Зубы у тебя с ней не резались. Животик не болел. Деньги на массажи ей не ты зарабатывал. В больнице с ней не ты лежал. Она не с тобой пошла. Первое слово не тебе сказала. Что ты знаешь о ней? С чего вдруг твои права стали равными?
Воздух вокруг нас сгущается. В номере мне не хватило бы смелости. Здесь я совершаю шаг отчаянья. Мои угрозы и обвинения — пшик. Он не считает, что бросил нас. Он не считает, что должен был искать.
Только лицо каменеет и взгляд вынимает душу.
— Так что не строй из себя охрененного отца. Сегодня ты даришь подарки — в фаворе. Завтра другой кто-то…
— Айка…
— Не Айка. Айлин. Айку ты трахаешь. Айлин, как мать своего ребенка, обязан уважать, как бы противно ни было. В следующий раз предупреждай, а сейчас мы уходим.
Отворачиваюсь, подхватываю Сафие на руки и сажаю в машинку. Открываю дверь для Данилы.
Салманова сознательно игнорирую. Улыбаюсь, как будто у меня новые зубы, которые всем нужно показать.
Трясет. Не умираю, а сдыхаю. Обливаюсь кровью, потом и страхом.
— Дань, давай. Мы дальше идем.
Выдыхаю, когда малыш слушается. Машина стартует, я подхватываю
