Дебора Смит - Тень моей любви
Экскаватор вытащил грузовик целиком из облепившей его глины, и он издал стон, заставивший людей стать поближе друг к другу. Эван подкатил бульдозер.
– Поставим его на какой-нибудь прицеп, – крикнул он.
Боль, которую испытывал Роан, разрывала мне сердце. Это была просто агония: грудь его под пропотевшей рубашкой ходила ходуном. Я знала, что он видит в этом грузовике Большого Роана, видит себя.
Я обняла его.
– Пусть его увезут, – прошептала я.
– Я не могу оторвать от него глаз.
– Стойте! – на дороге появился Джош.
Мы все к нему удивленно повернулись.
Мой брат приближался, ступая тяжело и медленно. Мэттью встревоженно наблюдал за ним.
– Давайте я помогу, – сказал Джош.
– Папа, – завизжала Аманда. Она скатилась по склону и остановилась в нерешительности. – Я знала, что ты придешь! Я всем говорила! И Мэттью сказала.
Напряженность на лице брата сменилась выражением благодарности. Он обнял Аманду и слегка приподнял ее.
– Чудо ты мое, – сказал он. Лицо Аманды, покрасневшее и обеспокоенное, расплылось в улыбке.
Твит, склонив белокурую головку к плечу, подошла и постучала по двери, висевшей на одном болте, затем посмотрела на Роана.
– Вот так устройство!
Кто-то в толпе с облегчением засмеялся. Роан и я смотрели на Джоша. Он еще теснее прижал к себе Аманду. Она погладила его по щеке. Сына мы ему вернули на условиях некоторого компромисса. Дочь же он получил полностью.
Жестянки, железные штучки, сгнившие, таинственные предметы непонятного назначения – все это мы выкопали из ямы, сложили в кучи и погрузили на машины.
Глубже, глубже.
Экскаватор стоял так низко в яме, что мы могли подать Хопу чашку чая со льдом прямо в кабину, даже не подтянувшись кверху. Через хлам и мусор стала просачиваться вода, ее грязные потоки лились из узкого ручья, когда-то протекавшего по оврагу в самой низкой части Пустоши.
Дневной свет быстро убывал. Несколько десятков палаточных фонарей светили в сумерках с каким-то зловещим изяществом.
– Вот он, – закричал Хоп. Ковш ударился о металлическую стенку. Прицеп.
– Он большой? – спросил Мэттью у Роана.
– He так уж, – ответил он, не отрывая глаз от ямы. Обуглившийся, разваливающийся, с уставленными на нас пустыми глазницами разбитых окон, он выполз из ямы и трясся, как колода карт в руках алкоголика. При мерцающем свете фонарей прицеп опрокинулся набок, из закрытых дверей полились потоки глиняно-красной воды.
А потом – непристойная шутка судьбы – дверь медленно открылась.
Все дружно ахнули и – кроме меня и Роана – отпрянули назад. Мы оба уставились в черный провал входа, через который была видна грязная обуглившаяся мебель. Из-под порога сочилась зловонная вода. Мне снова было десять лет, Роану пятнадцать, на нас нахлынул старый кошмар. Руки Роана обвились вокруг меня, мои вокруг него. Он спрятал мое лицо у себя на плече, я притянула его голову к своей и закрыла его глаза ладонью.
Я услышала, как захлопнулась дверь. Джош и Мэттью, стоя рядом, держали ее закрытой.
Сгнивший прицеп уволокли. Старый грузовик исчез, исчез мусор. Яму засыпали.
Мы мешкали в темноте при свете фонарей. Чего-то еще не хватало. Я не знала, чего. Что-то должно было подвести итог всему этому и отправить нас домой с ощущением, что все было сделано правильно.
Тетя Доки Мэлони, приехавшая после воскресной службы в маленькой городской церкви, выступила вперед.
– Я должна кое-что сказать. – Она посмотрела на Роана и на меня. – Если вам это нужно.
Роан выглядел неуверенно, поэтому сказала я:
– Да, нужно.
Мы все сели – старые и молодые, черные и белые – клан людей, связанных самыми крепкими узами. Мы сидели на земле. Тетя Доки встала перед нами.
В этой седеющей женщине таились какая-то необъяснимая сила и достоинство. Она могла читать проповедь не только в церкви, но и в темноте, и в дикой чаще.
“Зерно, посеянное в плохую почву, погибает. Посеянное в хорошую, оно даст добрый урожай”.
Роан сжимал мои пальцы в такт звучащим словам.
“…и Давид вознес благодарения, потому что душа его была поднята из могилы, он был жив, и он не потонет вновь в этой яме”.
Больше никогда.
“…вынули меня из этой ужасной ямы, поставили мои ноги на твердую почву, и отныне это моя тропа”.
Тетя Доки выхватывала необходимые слова из Библии с такой легкостью, как будто это был сборник цитат. Но мы не собирались копаться в теологии, нам был нужен душевный комфорт.
“Да будет стыдно злым, да замолкнут они в могилу. Да замолкнут лгущие губы”.
Разговоры будут всегда. О Роане, Мэттью, всей истории Салливанов, обо мне, о том, как я уехала из дома, о том, как я вернулась. Но что могут сплетни против упрямства Мэлони или гордости Салливана.
“Когда я был ребенком, я говорил, как ребенок, думал, как ребенок, когда же повзрослел, я отстранил от себя детские мысли…
Не будет больше кошмаров ни днем, ни ночью”.
Тетя Доки остановилась. Люди вокруг сидели, опустив головы или закрыв глаза. Роан облегченно вздохнул и обнял меня одной рукой. Мы посмотрели друг на друга. Он устало улыбнулся, но в лице его было больше покоя, чем когда-либо.
И мы вновь услышали голос тети Доки и повернулись к ней лицом. “И, хотя я прошел через долину смертных теней, я не буду больше испытывать страх”.
Мы тоже шли, и мы тоже боялись, но выбрались на другой берег.
Итак, в тот день, в ту ночь проклятая Пустошь была стерта с лица земли. Навсегда. Над ней была прочитана отходная, и она была объявлена умершей естественной смертью.
Вера, надежда, милосердие.
И прощение.
* * *Поздно вечером на ферме в узком семейном кругу – мама, папа, бабушка Дотти, четверо моих братьев, четыре золовки, двенадцать внуков, включая Мэттью, Твит, Роана и меня, – мы сидели на веранде, ели холодных жареных цыплят и пили чай.
Я впитывала мягкий густой мед их голосов, смотрела на калейдоскоп сидящих – старых и молодых, худых и полных, длинноволосых и лысых, – смотрела на свою семью. Ошибкой было назвать ее простой или близорукой, она была разной в отпущенной ей жизни – как и большинство семей.
Роан и я пошли к сеновалу, но просто остановились у входа, обнимая в темноте друг друга. Лама просунула через дверь голову и щипнула меня за рукав рубашки.
– Что это? Тут везде ламы, – сказал Роан, как будто бы только сейчас прозрел.
После того, как все пошли спать, я встретила Роана в холле между его старой спальней и комнатой для гостей, в которой не без умысла поселила его мама.
Мы впервые легко и свободно посмотрели друг на друга. Нам нечего было опасаться, не от чего защищаться. Довольные, мы смотрели друг на друга с каким-то бесстыдным восторгом.
– Да, действительно, тут полно лам, – сказала я. – Привет. Еще раз привет, мальчик.
– Привет, воробышек.
Он поднял меня на руки и отнес в свою старую комнату. Мы поделили узенькую кровать. За окном над Даншинног подмигивала луна. Звезды становились все более блеклыми.
– У меня так все ноет, я еле-еле могу двигаться, – сказала я.
– А я и не прошу тебя двигаться. – Роан накинул я нас одеяло. – Я постараюсь не тащить его на себя. Я никогда не оставлю тебя одну в темноте. Никогда не повернусь к тебе спиной и не столкну с кровати. Даю слово.
– Звучит так, как будто это относится не только к кровати. – Я спрятала его лицо в своих руках, лаская его.
Он наклонил свою голову к моей. Я почувствовала на его щеках слезы.
– Скажи мне просто: “Добро пожаловать домой”.
Я сказала.
Глава 20
– Мы с Эваном возьмем с собой Мэттью поохотиться этой осенью, – сказал Хоп Роану. Эван жадно поинтересовался:
– Может, Мэттью и не охотится вовсе – все-таки врач-ветеринар. Кто его знает.
– Хорошо, тогда на рыбалку, – деловито исправился Хоп. – Он же не лечит рыб.
Все сложное они, как дым, пропускали через простое – сходить в лес, приобщиться к природе. Дружба возникнет сама собой – без лишних дискуссий и выяснения отношений.
Брэди, как всегда, энергично свел все к деньгам.
– Тебе нужно застолбить здесь место, Роан. Я тебе скажу два слова. Только два. Подумай на досуге. Оптовый универсам.
– О! Я подумаю, – торжественно пообещал Роан. Мы были так веселы, легкомысленны, так заняты друг другом, что предпочитали проводить все время вместе на озере, не видя больше ни души.
Роан и Мэттью решили построить рядом с озером ангар. С Аляски пароходом доставили собак и птиц. Один из попугаев Твит тут же укусил Ренфрю.
Поэтому попугаи временно переехали жить к Роану и ко мне.
Начался июль, солнце грело сильней, решетки для барбекю были очищены, арбузы охлаждены. На городской площади развесили флаги и сколотили сцену. Маленькие дети готовились к предстоящему публичному унижению.
Четвертое июля в Дандерри очень пестрое, красное, но больше всего зеленое. Что поделаешь – ирландцы.
