Я думала, я счастливая... - Марина Безрукова
Пока добирался, попал под дождь и промок насквозь. Так и стоял перед окошком справочного с мокрыми волосами и потеками на рубашке. Чернявая, как галка медсестра восточной внешности попросила обождать и, не торопясь, удалилась. «Они, что здесь, вообще никуда не спешат?» — раздраженно подумал Николай, чувствуя, как хлюпает вода в туфлях, а тело пробирает озноб. «Еще заболеть не хватало», — тоскливо мелькнуло в голове. Прошло пять минут, к нему так никто и не вышел. Соня на звонок тоже не отвечала. То ли процедуры, то ли спит. Николай огляделся. В глубине фойе он увидел маленький больничный буфет. Нестерпимо захотелось горячего чая и желательно с лимоном. Он вдруг ярко представил себе граненый стакан темно-коричневой сладкой жидкости с желтым неровным кружком. Ноги сами понесли его в сторону отгороженного стендами с изображением дымящихся кружек и ватрушек, общепита. Внутри кое-как приютились два пластиковых белых стола и такие же два стула. Не доходя до витрины с пирожками и сосисками в тесте, Николай замер на месте. Он медленно повернул голову и даже несколько раз моргнул. За одним из столиков, неловко сложив длинные ноги, сидел Тимур. Николай сразу же узнал его, та черно-белая фотография так и осталась у него перед глазами. Сидел он полубоком, не обращая ни на кого внимания и игнорируя бумажный стаканчик с остывшим кофе. Рядом стояла бутылка воды.
Николай медленно подошел к мужчине. Тимур был одет во всё черное и походил на алхимика из средневековых романов. Не хватало только черной шляпы. Николай застыл в шаге от него, не понимая, как и о чем начать разговор. В голове на удивление стало пусто и гулко. Вдруг Тимур как будто вздрогнул и поднял голову. Его опрятная с проседью борода делала его старше своего возраста. «Соня рядом с ним выглядела, как с дедом», — в смятении подумал Николай, не отводя глаз.
— Вам что-то угодно? — удивился Тимур.
Николаю захотелось размозжить ему голову. Ясное и совершенно пугающее желание заполнило всё вокруг. Он испугался.
— Угодно. Я хотел бы знать, что вы… ты тут делаешь?
Секунд пять Тимур почти с изумлением смотрел на странного своего собеседника, но потом в глазах его мелькнуло понимание.
— Вы Николай? — спросил он, словно не замечая невежливого «ты».
Потом помолчал немного и добавил:
— Сонечка много о вас рассказывала.
Николай не стал углубляться в светскую беседу. Он с трудом себя сдерживал. Кулаки сжались так, что костяшки готовы были прорвать смуглую кожу, а челюсти свело от напряжения.
— Присаживайтесь, — любезно пригласил Тимур и даже подвинул свободный стул в сторону Николая. — Вы, кажется, промокли под дождем. Вам нужно что-то горячее, — открыл он прописную истину.
Николаю показалось, что этот престарелый фотограф просто над ним издевается. Сидит и глумится, надеясь, что в общественном месте ему ничего не грозит. Тимур предостерегающе вскинул руку. Жест получился очень изящным, как у балетного танцора.
— Прошу вас. Давайте без сцен! — и даже поморщился, словно от головной боли.
Николай разжал пальцы и, помедлив, сел на хлипкий пластиковый стул. Ножки у него разъезжались и скользили по кафельному полу. Он собрался снова повторить свой вопрос, но Тимур не дал ему этого сделать.
— Соня поддерживала меня. Мой черед, — просто сказал он и пожал плечами. — Ей сейчас нелегко.
Оставалось только скрестить руки на груди и шумно выдохнуть. Этот высокомерный человек выводил его из себя. Неужели Сонечка с ним видится? Но ей же предписан постельный режим. Голова угрожающе заполнилась вопросами. Они множились, как зернышки риса на шахматной доске и вот-вот уже готовились прорваться наружу.
— Кто спрашивал о Веселовской? — услышали они одновременно резкий женский голос. — Родственники Веселовской где?
Не сговариваясь, и даже как бы отталкивая друг друга, Николай и Тимур бросились к выходу из буфета.
Глава 41
Спустя две недели Соня вернулась домой. Она вышла из роддома прозрачная до синевы, теперь уже окончательно похожая на неземного эльфа. В сгибах локтей разлились неровными буграми следы от безжалостных острых иголок, а волосы и кожа пропахли лекарствами и тем особенным запахом, который витает во всех больницах. Она вышла к Николаю совершенно безучастная, как заводная большая кукла. Казалось, что ее блестящие серые глаза превратились в стекло и даже не моргают. В такси Николай сжимал ее ледяные пальцы, не в силах найти нужных слов, потому что и сам еле сдерживался от переживаний и от рухнувшего в бездну счастья, о котором он так искренне размечтался. И получил щелчок по носу. Себя жалел в одиночестве, а Соню нужно жалеть прямо вот здесь и сейчас. Только где взять для этого силы? Так и сидели они рядом, но порознь, вместе, но каждый в своем измерении. Николай порывался проникнуть в сферы Сониной планеты, но она наглухо законопатила все щели, герметично окутала себя непроницаемой оболочкой, защищаясь от всех, кто мог бы заговорить о ребенке. Об исчезнувшем ребенке.
Несколько ночей она смотрела в краешек черного неба, которое нависало над городом, искала в нем хотя бы одну тускло мерцающую звездочку, которой можно присвоить имя Малыша. Била кулаками себя по телу, ненавидело его, проклинала. Худосочная и слабая она не смогла стать надежным убежищем для собственного сына. На что же вообще она тогда годится? Ее тело предало обоих — и ребенка, и саму Соню. Оно взбеленилось и захотело освободиться от ненужного ему груза. Оно поднимало давление, вызывало отеки, впрыскивала ядовитые вещества во все жидкости и медленно убивало. Оно объявило им бойкот. И Соня с малышом проиграли. Тело оказалось сильнее. Оно выплюнуло ребенка, посчитав, что он только мешает. Мешает разгонять кровь, нагружает сердце, давит на печень — он лишний. Так решило хрупкое тело. И малыш это понял и не стал цепляться за жизнь, слишком слаб, слишком мало шансов ему выделила беспристрастная природа.
Соня смотрела на проносящиеся мимо деревья, автобусы с размытыми лицами за стеклами, остановки и светофоры. По тротуарам по-прежнему спешили пешеходы, большие и маленькие, старые и молодые, катились коляски и самокаты. Соня не успевала заметить детали, пропускала мимо глаз фигурки малышей, неуклюже ковыляющих с матерями. Понимала только одно, никто ничего не заметил. Ее маленькая личная трагедия растворилась в огромности повседневной суматохи.
Машинально она еще подносила руку к животу, с удивлением проваливалась мимо уже несуществующего упругого шарика, упиралась пальцами в мягкую, похожую на рыхлое тесто, кожу.
Николай
