Хилари Норман - Клянусь, что исполню...
– Наверное, я был не прав, что не выслушал Браунера.
Браунер пожаловал 30 сентября 1935 года, через пятнадцать дней после принятия Нюрнбергских законов. Очевидно, для того, чтобы за эти пятнадцать дней до Имануила полностью дошло, что означали новые законы. Евреи перестали быть полноправными гражданами Германии. Рухнули последние надежды на нормализацию обстановки в стране. Пятнадцать дней было дано на то, чтобы отец наконец оторвался от жирной родной почвы и начал готовиться к переезду, несмотря на неизбежные потери, которые повлечет за собой такое развитие событий.
Лицо Браунера было покрыто ровным загаром.
– Вы прекрасно выглядите, – вежливо проговорил отец.
Мы все были дома. Лили, Труди и я занимались в библиотеке. Отец проводил Браунера в любимую комнату всего семейства – более уютную, чем парадные апартаменты, в которых, бывало, собирался весь цвет Баден-Бадена. В этой небольшой гостиной был беспроволочный телеграф, граммофон, хорошо оснащенный бар, пианино, на котором я любил играть, и три картины – де Шаванн, Дени и жемчужина коллекции Имануила, Боннар.
Потом отец пересказывал их разговор.
Он постарался, пока мама варила кофе, собраться, успокоиться, подавить ощущение неимоверного облегчения, испытанное им, когда он узнал о визите Браунера. Пока гость усаживался в кресло, отец говорил самому себе, что выказать нетерпение было бы не только недостойно, но вредно для дела. Он хотел показать Браунеру, что готов к сделке, но в то же время намеревался сохранить контроль над ситуацией.
– Правильно ли я понял, – начал Браунер, – что вы наконец спустились с небес на землю?
– Вы имеете в виду, собираюсь ли я покинуть Германию? – Отец знал, что, возможно, сейчас он разыгрывает с Браунером свой последний козырь.
– Да, именно это я и имею в виду.
– Когда мы виделись с вами в последний раз, вы предлагали свою помощь.
– И в первый раз тоже, – заметил Браунер.
– Да, и теперь я понимаю, что, вероятно, проявил некоторую близорукость, отвергнув ваше предложение.
– Правда? – Браунер поднес к губам чашку с кофе.
– Я хотел бы знать, – с усилием выдавил из себя отец, понимая, что лучше покончить с этим как можно скорее. – Я должен знать, остается ли ваше предложение в силе, герр Браунер.
Браунер поставил чашку на столик.
– Остается, – коротко ответил он.
– Тогда может быть… – Мой отец мысленно похвалил себя за то, что его безмерное облегчение не проявляется внешне. – Может быть, мы обсудим детали соглашения? Ведь, как вы сами заметили, условия, которые вы поставили в прошлый раз, имеют чисто гипотетический характер. Они нереалистичны.
– Совершенно нереалистичны, – согласился Браунер. – Помнится, я предложил Годлера за Боннара и Редона за Мунка.
– Совершенно верно. – Отец улыбнулся. – Возможно, теперь у вас появились другие предложения?
– Разумеется, – сказал Браунер.
– Еще кофе?
– Нет, благодарю вас. – Браунер немного помолчал. – Цена моей помощи выросла. Значительно выросла.
– Насколько? – К горлу подступил комок, хотя отчасти отец был готов к этому моменту, отдавая себе отчет, что, кем бы ни был Георг Браунер, он, в сущности, ничем не отличается от множества других авантюристов, с которыми приходилось иметь дело в последнее время.
– Вы согласны, что времени терять нельзя? – спросил Браунер.
– Согласен.
– Вы понимаете, что, несмотря на то, что я гораздо более свободен в своих передвижениях, чем вы, попытка вывезти принадлежащие вам вещи все же сопряжена для меня с немалым риском?
– Да, я понимаю.
– Прекрасно. – Браунер сделал паузу. – Можем мы посмотреть ваши картины?
– Можем.
– Полагаю, что в соответствии с изменившимися условиями нашей сделки я могу что-нибудь выбрать прямо сейчас?
У отца сжалось сердце, но он кивнул.
– Хорошо. Тогда начнем. – Браунер устремил на моего отца пронзительный взгляд. – У вас есть два Гогена? Это так?
– Да.
– И несколько этюдов Мунка.
– Верно.
– Я беру обоих Гогенов и все этюды. Взамен я обещаю, что одна из картин, висящих в этой комнате, например Дени, на этой неделе начнет путешествие в Нью-Йорк.
Отец встал. Лицо его было очень бледным.
– Об этом не может быть и речи.
– Какую часть договора вы имеете в виду?
– Обе. Вы сами понимаете, что это невозможно.
– Совсем наоборот, – проговорил Браунер с приятной улыбкой. – Это более чем возможно. Только такие условия я и могу предложить применительно ко всей коллекции.
– Но это чудовищно. Это не сделка, а грабеж. Я не желаю иметь с вами никаких дел. Мне кажется, вам пора покинуть мой дом.
– Сядьте, герр Ротенберг.
Отец в изумлении уставился на Браунера.
– Я просил вас сесть, – повторил Браунер.
Отец медленно опустился в кресло. «Может быть, – думал он, – сейчас выяснится, что это шутка и мы приступим к серьезным переговорам».
– Вы все еще не осознаете всей серьезности своего положения, – сказал Браунер.
– Осознаю.
– Нет, – продолжал Браунер. – Вы также не представляете себе, какова степень моего влияния как в Германии, так и за ее пределами.
Отец молча смотрел на Браунера. Это совсем не было похоже на шутку. И стало понятно, что самое страшное еще впереди.
– Макс Вилденбрук, ваш нью-йоркский друг, великодушно согласился помочь вам получить необходимые бумаги на вас и вашу семью? Верно?
Имануил продолжал молчать. Мысли вихрем проносились у него в голове.
– Верно? – В первый раз голос Браунера прозвучал жестко, угрожающе.
– Да, он это сделал.
– Вилденбрук не взял с вас денег за услугу, – продолжал Браунер. – Но смазка нужных винтиков в системе обошлась ему в кругленькую сумму, которую вы возместили. Так?
Отец говорил потом, что в этот момент ощутил настоящий страх. Страх, который железными тисками сжал его сердце. Этот человек с его лощеной внешностью представлял реальную опасность для него и его семьи. В этом не было никаких сомнений.
Браунер подался вперед на стуле, приблизившись к нему.
– Теперь слушайте меня, и слушайте внимательно, потому что это ваш последний шанс, герр Имануил Ротенберг. Вы слушаете?
– Я вас слушаю, – очень тихо проговорил отец.
– Те же самые связи, которые обеспечивают мне возможность благополучно переправить вашу коллекцию в Нью-Йорк, можно с успехом использовать, чтобы не позволить ни вам, ни вашей семье покинуть Германию.
Сердце моего отца часто забилось.
– Вы верите мне, Ротенберг? – В голосе Браунера не осталось никаких намеков на вежливость. – Думаю, что да.
– Да. – Отец опустил голову.
