Всего лишь измена - Мари Соль
Толик встал, ноги врозь. Он расставил их так широко, не проехать.
— Или твой папа тебе не в состоянии велик купить? — решил его взять «на слабо».
— В состоянии! — Толикин рот искривила усмешка, — Но мне больше нравится твой.
«Доломает», — подумал я с горечью. И рванул, что есть сил!
Только был опрокинут на землю. Забился под Толиком, который всем телом упал на меня. Умудрился толкнуть его в бок. И довольно болезненно! Тот взвыл, но не сполз. Напротив, вцепился в меня ещё крепче! Так мы с ним и катались по грязной земле, собирая растительный мусор. Результатом стал нос, расквашенный Толиком. А также фингал, что я, незнамо как, умудрился поставить ему. И это ещё не считая испорченной обуви, грязных вещей…
В общем! Разнял нас сосед, дядя Коля.
— Ты ж бармалеи! А ну стоять! — гаркнул он на обоих. И будучи в два раза выше и шире в плечах, одним своим криком сумел нас унять.
С тех пор мы дружили. Толян присмотрелся ко мне, зауважал. И даже принёс извинения. А я в свою очередь, принял. И дал покататься на велике. Правда, прозвище «чудик» так навсегда и приклеилось! И даже спустя много лет меня называют так, те, кто был в нашей компании.
Мишка Дымцов к нам приклеился позже. Он перешёл в наш класс уже под конец учёбы. А Комаров долгое время держался особняком. Да и после они с Зарецким не ладили. В толпе не бывает двух лидеров! А уступать не желал ни один. Приятелей было много, и в институте, и в школе. Я всегда был в компании. Но со временем все разбежались по разным углам, кто куда. Только Толик остался. Только с ним я могу откровенничать. Вот, как сейчас…
— А я знал! — поднимает полный пива стакан. Мы сидим в кабаке. И под звуки шансона отчаянно пьём.
— Серьёзно? — я хмурюсь на свой, и смотрю, как пушистая пена оседает внутри, — И как давно?
Сделав несколько крупных глотков, Толик в ответ выдыхает:
— Всегда!
Речь о Майке. О том, что отец у неё не Шумилов. Я только что рассказал это Толику. А он утверждает, что знал.
— Это что, так заметно? — на сердце обида. Знал он, значит, видели все?
— Нет! — торопится он опровергнуть гипотезу сходств и различий, — Я не о внешности. Просто… Ну, как это выразить?
— Да уж вырази как-нибудь, — сквозь зубы цежу. Уже захмелевший слегка, ощущаю, как борются гнев и обида внутри. Это лучше смирения! Смириться пока не готов.
— Ну, в общем, я знаю тебя. И понимал, что ты не мог оприходовать Витку, пока вы с ней были друзьями. Ну, типа того.
— Типа, — смягчаюсь я, — Значит, я как открытая книга?
— Почему же? — брови Тольки взлетают на лоб, — Дымцов вот, к примеру, поверил! Да все в целом верили. Может, кто и подозревал, что ребёнок не твой. Но вслух молчали. А чего? Ты же принял её, как свою. Значит, так было надо.
— Да, — отвечаю, и сам себе верю. Вот только теперь это уже не имеет значения. Не моё мнение стоит во главе, а её.
— Ну, короче, мужик, чё тут скажешь? Я тебе не завидую, — Толик вздыхает.
Я уже рассказал, что мой страх воплотился. Что в город вернулся её настоящий отец, Богачёв.
— Да уж, завидовать нечему, — держу я стакан и смотрю на него, будто там, в запотевшем стекле ожидает ответ, — Когда твоя женщина мутит с другим! И этот другой не какой-то совсем посторонний мужчина. А тот, кто вполне может стать её мужем.
Злость разбирает меня. Охота его опрокинуть, этот стакан. Сжать в кулаке, чтобы треснул, чтобы осколки порезали кожу. И боль, настоящая, затмила душевную боль…
— Слушай! Ну, вот я бы сперва вытряс правду из Витки. Ведь одно дело, видел своими глазами. Другое дело, что скажет она? Разве тебе не интересно? Мне было бы интересно! — пытается Толик примерить мою незавидную роль.
— Интересно, конечно! — вздыхаю, — Я боюсь, понимаешь?
— Чего? — его пристальный взгляд так участлив. И я так хочу рассказать ему всё. Но слова не идут, в горле ком. И в молчании слышится то, что не в силах озвучить.
Я боюсь потерять Виталину. Когда она скажет в глаза, что уходит! Бросает меня. Что уже рассказала про Майю. И Майке расскажет о том, кто отец. Заберёт Антона, подаст на развод. И уйдёт к Богачёву. А что ему сын? Ведь богат! Может позволить себе воспитать и чужого. Дашь на дашь, как говорится. Я все эти годы растил его дочь, а он дорастит моего сына.
«Бред, это бред», — я машу головой и пытаюсь стряхнуть эти мысли. Они не уходят! Засели занозой внутри. Не могу ни о чём больше думать. О ней! Лишь о ней. Почему-то уверен, почти целиком, что уйдёт, что оставит. Насколько она была сильно в него влюблена? Никогда не любила меня также сильно. А, быть может, вообще никогда не любила. Говорила «люблю» просто так, чтобы я успокоился. Была благодарна, не более! Есть ведь за что…
Знаю, перед смертью не надышишься. Но я так хочу надышаться ею! Уж если нам суждено развестись, урву у судьбы свой заветный кусочек, отсрочу смертельную казнь…
Толик, как будто почувствовав всю мою боль, тянет руку, сжимает запястье своей пятернёй:
— Ты знаешь, я, если чё на подхвате. Если морду набить, или хуй на стене нацарапать. А так… Чё советовать, хер его знает? Скажешь так! Выйдет боком. В общем, — он делает долгий мучительный выдох, — В общем, делай, как сердце велит.
А что мне велит моё сердце? Оно заклинает молчать.
— Значит, буду ждать, пока сама не расколется, — делаю вывод.
— Выдержишь столько? — с сомнением щурится друг.
— Посмотрим, — я делаю долгий глоток, ощущаю, как пиво вливается горечью в мой организм, — Ещё неизвестно, сколько она сможет выдержать? Или теперь на два фронта готова трудиться.
Я сжимаю стакан и так шумно его опускаю, что Толик хватает меня за рукав.
— Не кипятись! Может, Комара подключить? — говорит он, имея ввиду Комарова, — Пускай подкоп под него сделает? Наверняка, ведь есть чем ему пригрозить.
Хорошо иметь друга в подобных кругах. Правда, мы с Толиком оба — законопослушные. Так что к Комарову обращаемся только за информацией. Его фамилия с детства давала нам почву для шуток. «Комар пропищал», «Комар носа не подточит», «Комариный укус», — и тому подобные фразочки вечно
