Всего лишь измена - Мари Соль

— Ой, дядь Толь! Вы вообще не о том! — усмехается Майка.

Она ростом в маму, и цветом волос. Так что дядь Толя её чуть повыше. Но пониже меня.

— А вот и отец-молодец! — ухмыляется он, тянет руку.

Мы приветствуем друг друга, и я мысленно рад, что, кроме отца, Тохи, Капустина, в нашей компании будет ещё один член. В прямом смысле мужской! А то уж чересчур много девочек.

Крёстного папу сажают по левую руку от Виты.

— Чего без жены? — уточняет она.

— Да ты ж знаешь её? — ухмыляется Толик, — Она у меня нелюдимая. Вечно в своих коуч-сессиях.

— На этот раз что? Личный рост, мотивация, бизнес?

— Всё сразу, — вздыхает Толян.

Его Анечка «ищет себя» уже десять лет кряду. Хотя его это, кажется, вполне устраивает.

— Главное в жизни она уже нашла, — любит он говорить.

— Это что же? — обычно спешу уточнить.

— Как что? Меня! — отвечает мой друг и соратник в амурных делах.

Я всегда откровенен с Зарецким. Он тот, кто не станет юлить, приукрашивать. Вот и сейчас сообщаю, когда мы выходим курить. Точнее, не мы! Курит он. Я стою и смотрю на своё отражение в полупрозрачной витрине кафе.

— Слушай, Толь? Можешь на днях уделить вечерок?

— Мм? — тянет он, — Что случилось?

— Да так, — пожимаю плечом.

— По работе? — любопытствует Толик. В последнее время мы в основном обсуждаем дела. Но сейчас не до них.

— Не, — отрицаю я, — Личное.

— Чё? — удивляется друг, — Со здоровьем?

Недавно один из совместных знакомых в научной среде отошёл в мир иной. Так что теперь все мы, как говорится, на стрёме. Все стали резко следить за собой. Даже Толик решил сократить потребление сигарет и спиртного.

А я неожиданно сам для себя, прошу у него:

— Дай затянуться?

— Тебе? — удивляется он, — Ты же не куришь?

— Не курю, — отвечаю, — Говорю же, всего пару затяжек.

Он отдаёт, но, пока я тяну в себя дым, произносит:

— Так, Костян! Ты давай не юли. Это чё за фигня?

Я ощущаю, как мозг мой окутан приятным туманом. Вдобавок к спиртному — табак.

«Не начать, ли курить?», — размышляю, почувствовав лёгкость.

— Чего происходит, Костян? — повторяет приятель.

— Потом расскажу, — отвечаю как раз в тот момент, когда из дверей появляются девочки. Вита и Мила.

— Зарецкий, ты хоть бы звонил иногда! — восклицает Милана.

— А давайте как-нибудь соберёмся все вместе? Ты Анюту возьмёшь, — произносит жена. И так трепетно жмётся ко мне, что на сердце становится больно.

Я обнимаю и Вита, учуяв неладное, чуть поднимает себя на носочках.

«Детектор, блин», — задираю я голову. Поздно! Виталина учуяла:

— Кось, ты курил?

— Нет, он нюхал! — за меня отвечает Зарецкий. И, поймав мой насмешливый взгляд, отправляет в ближайшую урну бычок.

Глава 40

Майкин пубертат был самым трудным периодом их отношений с Виталей. Дочь всерьёз понесло! Она красила волосы, слушала музыку так, что весь дом на ушах. До полночи гуляла, чем доводила до нервного срыва свою беспокойную мать. Антоха был мелкий, кафе начинало свой путь. Витка итак зашивалась! А тут ещё это…

Однажды вернулся домой и с порога почувствовал: что-то неладно. Подозрительно тихо в квартире. Антоха беседует с плюшевым мишкой.

Объясняет ему:

— Нужна тиха сидеть. Патаму чта мама с сестрой поругались.

Я не стал отвлекать его, пошёл прямиком на кухню. Где Виталя стояла напротив окна и двусмысленно шмыгала носом.

— Что случилось? — обнял её сзади.

— Ничего, — она всхлипнула, — Наша дочь проколола себе уши!

— Ну, хорошо, — произнёс. Но по тому, как застыла Виталя, тут же понял: сморозил не то…

— Хорошо? — прошипела она, подбежала к столу, — А вот это ты видел?

На тарелочке был очень странный набор: кусок яблока, лёд и большая игла. Я наклонился, поднял с пола фломастер. Очевидно, он тоже лежал на столе, но Виталя смахнула его.

— Это что? — полюбопытствовал я.

Она усмехнулась:

— Это набор юной мазохистки! Она сама проколола вторые дырки в обоих ушах.

— Как сама? — попытался представить. Лёд, фломастер, игла. А куда девать яблоко?

— А вот так! — развела руки в стороны Вита, — И это только начало! Что она дальше предпримет? Нос проколет иглой, или бровь?

— Вит, — я сделал попытку её успокоить, — Ну, ты может зря так расстроилась? Ты ведь тоже себе проколола пупок. И ничего…

— Ну, что ты равняешь, Костя? — страдальческим тоном сказала она, — Мне было уже восемнадцать! Это, во-первых. А во-вторых, я делала это в салоне. Это абсолютно не одно и то же.

— Ну, а как она? В норме? — я кивком указал в коридор. Где из Майкиной спальни не доносилось ни звука.

Вита вздохнула, плечи её опустились. На глазах снова выступил след набегающих слёз:

— Она ведь могла, что угодно… Не знаю, — пожала плечами, — Могла нерв задеть! Или занести что-нибудь.

— Но ведь всё обошлось? — уточнил с беспокойством.

— Я не знаю, — нахмурилась Вита и провела ото лба, убирая наверх ярко-рыжие пряди волос, — Я как увидела это… Я чуть с ума не сошла! Захожу, а она перед зеркалом стоит, красуется.

— Накричала? — сощурился я.

— А как не кричать, Кость? Что мне её по головке погладить? — Вита устало вздохнула, припала к стене, — Голова болит от её выкрутасов. Не дочь, а сплошной геморрой!

Я сделал усилие, чтобы не выдать чего-нибудь, вроде:

— Семенной материал подкачал.

Как женщины любят сказать на эмоциях: «Твоя дочь», «Вся в отца», — и подобные фразы. В нашем доме таких не звучало. Потому, что она — не моя.

Я оставил жену и отправился к дочери. Как заправский судья, желающий выслушать обе стороны. А уж после всего — выносить свой вердикт.

Майка сидела в наушниках. Хлюпала носом. Тени размазались, тушь потекла. Она так стремилась быть старше, а смотрелась, как девочка в гриме. Сквозь краску я видел её негасимый свет. Такой же, как и у Виты.

— Дочь? — я окликнул её.

Майка стянула наушники, больше её головы. Вместо рыжих на ней были синие волосы. Помню, как Вита бесилась, когда она втайне покрасила их.

— Настучала, — она усмехнулась.

Я сел на кровать:

— Покажи?

Майка со вздохом придвинулась ближе ко мне, приоткрыла свои миниатюрные ушки. В них уже были серёжки. Золотые, я сам подарил, когда мы в пять лет прокололи ей первые дырочки. В больницу возили, где медсестра сделала всё как положено. Теперь к ним вдобавок с обеих сторон, были светлые гвоздики.

— Серебро? — пригляделся я.

— У Маринки взяла поносить, — Майка кивнула, потрогала мочку.

Я удивился, что крови не видно. Ожидал,