Всего лишь измена - Мари Соль
Я утешал, заверяя тебя:
— Обязательно купим!
Мы шли из кино, покупали пять детских сосисок. А пока успевали дойти до подъезда, ты съедала их все.
Твои вкусы менялись так быстро.
— Как ужасно быть беременной зимой, — ты страдала, — Летом, что хочешь есть! Фрукты и овощи.
— Так у нас и зимой в магазинах, что хочешь, — говорил вопросительно, — Что хочешь? Скажи!
Ты стыдливо кусала губу:
— Это не я, это Майя.
В конце концов, ты согласилась с предложенным именем.
— И что хочет Майя? — шептал в твой пупок.
— Ежевику, — по-детски кокетливо ты отводила глаза.
— Ну, желание Майи — закон, — я вздыхал, представляя, что если в ТЦ не найду ежевики, то куплю ежевичное… что-нибудь. Джем, или может быть, йогурт? Хотя, может случиться и так, что пока я вернусь, ты уже перехочешь.
— Мам, ну не хочет она выходить замуж, пока не родит, — объяснял своей матери.
— Не по-людски это, Костя! Ребёнок родится в неполной семье.
Я убедительно врал:
— Мы поженимся после. И мою фамилию дочке дадим.
Хотя не имел никакого понятия, что будет с нами. Позволишь ли ты мне вообще называться отцом? Или нет…
— Чего вы тянули с замужеством? — мама никак не желала понять, — Столько лет вместе, и что? Не могли пожениться сперва?
«Прежде, чем спать», — говорил её взгляд. Вот бы она удивилась, узнав, что не спали.
А мне было всё равно! Я решил для себя, будь, что будет. Одно я знал точно. Не брошу тебя никогда! Только если… сама не уйдёшь.
«Моя милая рыжая девочка! А знаешь ли ты, какой день стал счастливейшим днём в моей жизни? И его, вероятно, ничто не затмит. Это день, когда я стал папой…».
Я не о Тохе сейчас, я о Майке. Когда родился наш сын, я был счастлив вдвойне. Но тогда, на обочине, в пробке из множества разных машин, держа на руках нашу кроху… Я умер, наверно. И тут же воскрес!
Ты кричала, рожая. А я не боялся смотреть. Даже сам удивился готовности видеть всё это. Мне не было страшно, противно. А вот боль была явственной. Я её ощущал, как и ты! Пачкал руки в твою ярко-алую кровь. И пытал акушерку. Той стала случайная женщина-ветеринар:
— А так и должно быть?
— Головка ребёнка большая, порвёт изнутри, — заявила она.
— Боже, — зажмурился.
— Эти порывы не страшно! Они зарастут. А иначе никак, — успокоила Клава.
Всё было как будто в тумане, во сне. Не со мной…
— Ещё одна схватка! Держите её, — завела она вверх твои ноги. Ты упиралась ступнями в проём.
И было уже всё равно, что машину придётся сдавать в таком виде. Что друзья мельтешат позади. Толик курил одну за другой. А Дымцов блеванул с непривычки. Всё исчезло! Остались твои босоногие ступни на уровне глаз. Округлости розовых пяток. Вишнёвые ногти. Точно такие же были у Милки. Вы с ней, в последнее время, частенько встречались. Она занималась твоим внешним видом. Говоря, что беременность — это не повод не следить за собой.
— Костяааааа! — простонала болезненно. Так, что меня окатило горячей волной.
— Я здесь, моя девочка, здесь, — зашептал, обхватил твою щиколотку.
— Ааааааа! — закричали вы вместе с Миланой.
И ребёнок родился на свет. Акушерка по имени Клава поймала его в полотенце. Отёрла, держа на весу.
— Давай, папа, режь пуповину! — сказала она.
— К-как, резать? — оторопел я.
Тёмная нить пуповины тянулась от Майки к тебе.
— Обыкновенно! Ножницами, — бросила Клавдия.
Было стыдно смотреть, как дрожат мои руки. Когда я поднёс их к той самой связующей нити. И, прежде чем резать, спросил:
— Им не больно?
— Им холодно! Режь, — торопливо заверила Клава.
Полукружья сомкнулись. Кусочек отрезанной плоти повис с двух сторон. Она ловко его подхватила, завязала на тельце у Майки большой узелок.
— На, держи! Я займусь её мамкой.
Мне на руки лёг перепачканный кровью комок полотенец. Но даже сквозь эту родильную кровь я увидел такую же светлую кожу, и нежный пушок рыжеватых волос надо лбом.
— Ты красавица, Майя, — потрогал малюсенький нос.
Наша кроха открыла глаза, завопила.
— Покажи, покажи! — подбежали ребята.
Первым сунулся Толик:
— Дай глянуть!
— Гляди, — отодвинул я край полотенца.
— Чур, я крёстный! — он задрал руку вверх.
— Чего это ты? — возмутился Дымцов.
— Потому, что машина моя!
— Не твоя, а отцовская!
— Вот именно, блин!
Майка слегка присмирела. Я плотно укутал её, опасаясь, что дочка замёрзнет. Меня чуть трясло! И, когда отдавал в руки Клавы малышку, чтоб сесть, то сказал:
— Я вам жизнью обязан. Жизнью двух самых близких людей.
Глава 39
Сегодня особенный день. И я абсолютно спокоен. На работе коллеги поздравили. Я не стал отпираться, и макнул. А чего бы ни макнуть? Праздник всё-таки. Двадцать один год назад я стал папой. Подумать только! Как давно это было. И кто бы мог думать, что спустя столько лет я буду бояться утратить такой важный статус. Отец. Я отец. Я пока ещё папа.
Я поздравил её на словах. Майка учится. Живёт отдельно от нас. Она совсем уже взрослая. Но для меня будет той самой крохой, которую первым держал на руках. Которой я сам надрезал пуповину…
Свой велик оставил в «сторожке», и позволил Артуру себя подвезти. Ездить выпивши, пусть даже за рулём не машины, а велосипеда, чревато. А я нарушать не хочу! Добрался домой чуть позднее обычного. Вита с Милой с утра занялись украшением зала к приходу гостей. В гардеробе меня ожидала записка:
«Чистые джинсы + синий пуловер». Которые мне полагалось надеть. В холодильнике много контейнеров, все озаглавлены.
«Завтрак для Тоши», «Блинчики (только после супа)», «Фруктовый десерт (Капустину не давать)». У Капустина аллергия. От клубники он начинает чесаться! Я вынул контейнер с блинами, съел два. Греть не стал.
На дверце холодильника было несколько разных пузырьков. Я прочитал на одном «Настойка пиона уклоняющегося». Интересно, от чего он уклоняется? Погуглил.
«Седативное средство растительного происхождения. Применяется для лечений нарушений сна и неврастении».
Неврастения — это как раз про меня. Станешь тут неврастеником! Я бы не стал. Но вот только сегодня я должен быть в форме. И потому выпил пару глотков, чуть не умер. Присосался к кухонному крану и долго, мучительно пил.
Антоха собрался. Надел объектив на смартфон. Он у него съёмный. Мы заказали такси и поехали.
Все собрались через час. Я напомнил:
— Зарецкий прийти обещался.
— Толик что ли? — удивилась Милана, — Сто лет его не
