Трогать запрещено (СИ) - Коваль Алекс

– В твоей оценке не нуждаюсь, малышка. Сейчас мне нужно лишь одно, чтобы ты убрала свою вертлявую задницу с моего пути. Исчезни из нашей с Титовым жизни, и я поговорю с вашей ректорессой о твоем отчислении.

– Нет никакой «вашей» жизни, если ты все еще это не поняла!

– Богдан мой! – подскакивая с места, нависает надо мной стерва, тыча пальцем в мою грудь. – Он был и будет моим. Ты для него просто красивая кукла на «поиграться». Поняла, прима?! Хотя, – трогает губы Илоны мерзкая ухмылка, – какая же ты теперь «прима»? Балета и Академии тебе не видать, принцесса. Ты ни-кто!

Перед глазами кровавая пелена. В ушах шум. Меня накрывает. Я хватаю со столика чашку Илоны с недопитым кофе и, совершенно не беспокоясь о том, что напиток может обжечь, выплескиваю содержимое на ее кремовое платье.

Илона ахает, отскакивая. Коричневое мокрое пятно расплывается по ее груди. Блондинка хватается за салфетки, взвизгивая на ультразвуке:

– Ах ты ж… пигалица тупая!

Я со звоном грохаю чашку обратно на блюдце, бросая сквозь зубы зло:

– Да пошла ты, Илона! И ты, и ректоресса, и твои сволочные друзья! Богдан мой, а ты просчиталась, стерва! – разворачиваюсь, гордо выпрямив спину, чеканю шаг в сторону двери, пропуская мимо ушей брошенное мне вслед:

– Да на хрен ты ему будешь не нужна! Без твоего балета ты ничего из себя не представляешь! Ты ничем не лучше меня! Приживалка малолетняя! Данилова! Данилова, стой… – следующие ее слова я уже не слышу. Дверь в кафе закрывается, и оскорбления бывшей Титова тонет в гуле машин, несущихся по широким улицам Невского.

Я вдыхаю полной грудью морозный загазованный воздух. Сворачиваю в соседний переулок и, натянув шапку, топаю в сторону общежития. Слез больше нет. Я по-прежнему не знаю, что буду делать дальше, но я не «приживалка»! Я не пусто место! Илона ошиблась. Я никогда не буду такой, как она: алчной и озлобленной сукой, у которой вся жизнь – это сходить в салон и ублажить мужика. Никогда не буду сидеть ни у кого на шее. И Титов меня любит. Я знаю это. А Илона может захлебнуться собственным ядоом.

Достаю телефон, снова набирая номер Богдана. Еще и еще раз – ответа нет.

В общежитии тихо. Студенты на занятиях, в коридорах гнетущая пустота. Комендантша удивленно косится в мою сторону, когда я прохожу к лифтам. Кажется, даже спрашивает:

– Прогуливаешь, Данилова?

Я не отвечаю. Набираю уже десятое сообщение Богдану с вопросом «все ли у него хорошо» и просьбой «позвонить». Но наступает полдень, он до сих пор молчит.

В первом часу, когда самолет Дана должен был уже приземлиться в Пулково – от него по-прежнему ни слова. Так же, как и весь день, который я пытаюсь занять упаковыванием вещей. Их не так много, но одной мне не справиться с неожиданным “переселением” даже в гостиницу. На фоне того, что Богдан пропал, это удручает все сильнее и сильнее.

Вечером становится уже не просто тревожно. Страшно. За целый день его молчания могло произойти что угодно. А время, которое мне отвела Алла Демьяновна на «переезд», подходит к концу. Мне ничего не остается, кроме как позвонить единственному родному человеку.

Сажусь на кровать, мысленно считая гудки в трубке. Наконец-то слышу:

– Принцесса?

– Привет, папуль…

– Привет, малыш. Юля, что с голосом? Ты простыла?

– Нет, я… – поджимаю губы, они дрожат. Опять, блин, дрожат! Молчу, не зная, как правильно начать свой рассказ.

– Юля, не пугай меня!

Я делаю вдох и не нахожу ничего лучше, чем сказать честно и прямо:

– Меня отчислили, пап. Мне нужно куда-то съехать из общежития, а я не знаю, куда. И… Богдан… он весь день не берет трубку. Я… – всхлипываю, снова начиная плакать, – я правда не знаю, что делать, пап…

Между моим звонком и прилетом Степана Аркадьевича прошло ровно три часа. Какое счастье, что авиарейсы между Питером и Москвой довольно частое явление и совершаются регулярно. Пережить еще час в одиночестве я бы не смогла. Моя паника уже разрослась до масштабов Вселенной. Богдан до сих пор не вышел на связь. Я вздрагивала от каждого шороха и пиликанья мобильника, в надежде, что это Титов. Но, увы…

Ровно в восемь часов вечера в дверь моей комнаты в общежитии раздался стук. Я открыла и тут же с порога бросилась на шею любимому отцу. Господи, спасибо, что он есть у меня такой! Спокойный, уравновешенный, сдержанный и непрошибаемый в девяноста девяти процентов случаев из ста.

Однако, как позже оказалось, мое отчисление и молчание Титова попали под тот “исключительный” один процент. И несмотря на видимое спокойствие, папа Степа был на взводе. Это проявлялось в его взглядах, походке и сгорбленных плечах, на которые его бестолковая, не способная выживать в этом мире самостоятельно дочь взвалила свои проблемы.

Па, как и я, постоянно поглядывал в телефон и все время с кем-то созванивался. Вышагивал по комнате с предельно серьезным видом, ничего толком мне не объясняя. Надо ли говорить, что на меня это только еще больше нагоняло жути?

На мой вопрос, не пробовал ли он связаться с Богданом, ответил только, что занимается этим вопросом. Все, дальше думай сама, Юля. Лезть с расспросами я не решалась. Родитель и без моей дотошности изрядно нервничал.

В начале десятого, когда все сумки были собраны, папа присел рядом со мной на краешек кровати и оглядел полупустую комнату. Без моих вещей спальня в светло-кремовых тонах выглядела скучно и блекло. Картинка откровенно больно била в сердце. Полтора счастливых года пролетели, как один день. Не думала я, что так быстро расстанусь с этим местом.

– Я буду скучать по этому общежитию, – призналась я.

– Человек любопытное существо, – улыбнулся папа, – быстро ко всему привыкает.

– Спасибо, па. Я бы без тебя сломалась совсем…

– Глупости. Ты у меня сильная, принцесса.

Упирая локти в колени, родитель потирая ладонями лицо, говоря тихо:

– Билеты на самолет я купил, рейс через полтора часа. Вещи доставят транспортной компанией, я обо всем договорился.

– Хорошо. А…

– От Богдана пока никаких новостей. Я делаю все, что в моих силах, Юль.

– Он не мог меня бросить вот так… – шепчу одними губами.

– Не мог, – соглашается па, кивая.

Я подползаю ближе к родителю, обнимая за талию. Прижимаюсь, укладывая голову на плечо. Рядом с папой так спокойно. С ним, как за каменной стеной. Даже дышится по-другому. Я знаю, что мама тоже всегда чувствовала себя так же. А еще знаю, что ей бы не понравилось то, что меня выкинули из балета. Пятнадцать лет стремлений и надежд, разбившихся о пару фотографий. Ужасно.

– Юля, ты точно не хочешь побороться за это место в Академии? – словно прочитав мои мысли, спрашивает па. – Я подключу свои связи, лично поговорю с этой вашей ректорессой. Да и Титов, когда объявится, вряд ли останется в стороне. Этот клуб, эти танцы… – замолкает, – хреново, но не смертельно, – я уже сбилась со счета, в который раз он у меня это спрашивает.

Так же, как и не помню, в который раз, отвечаю:

– Я не хочу туда возвращаться. Она унизила меня. Я для нее просто “одна из многих”. Я-то знаю, что это не так! Это больно, па.

– Юлька, – вздыхает, притягивает к себе за плечи, – маленький мой цыпленок, – чмокает в макушку. – Мы справимся. И с этим справимся.

– Ты не злишься?

– За что?

– За клуб. Мы с Богданом не рассказали, потому что не хотели тебя беспокоить. Я тогда очень сильно сглупила и понимаю, что нынешнее состояние – это отчасти моя вина. Нельзя было соглашаться на ту авантюру. Но я правда не знала…

– Сейчас я сильно злюсь только на одного человека. На ту, которая посмела втянуть тебя в свои разборки с Титовым. На него, кстати говоря, я тоже злюсь. Ах, да, еще и твоей подружке влетит, при встрече. Но об этом мы поговорим потом.

– Ника не хотела ничего плохого, па! Да и Богдан, он здесь совершенно не при чем!

– Еще как при чем! Мало того, что он не смог как следует заткнуть свою бывшую бабу, Юля, так он еще и тебя защитить не смог от ее нападок. Его нос заслужил еще одну встречу с моим кулаком.