Я так хочу - Оксана Фокс
Ранним утром Лина плелась на съёмки, чтобы к полудню спрятаться в сумраке гостиной. Вентилятор монотонно гудел, перетаскивал из угла в угол тяжёлый воздух. Она вертелась в кресле, не могла, надышаться. Невидимая когтистая рука сдавливала горло – Лина задыхалась, расцарапывала ногтями шею. Паника съедала последний кислород. Ту находила её растянувшейся на бамбуковых половицах. Обливала из тазика водой и поднимала. Три, иногда четыре, обморока отделяли свет от темноты.
Ночь не приносила облегчение. Ночью становилось хуже. За дневную апатию и мнимое спокойствие Лина платила снами. Короткометражные ужасы заставляли сердце выстукивать за красной чертой, работая на повышенных оборотах. Одна и та же картина. Берри играл главную роль. Менялись декорации, но сохранялся сюжет. Муж умирал на сцене; переставал дышать на операционном столе; его хоронили живым; он прыгал из вертолёта и парашют не раскрывался; фанаты рвали группу на куски. Вокруг разливался океан ярко-алой крови, темнел под солнцем, шевелился от насекомых и становился буро-коричневой грязью. Монотонный стук каблуков. Сотни солдатских сапог маршировали в грязи.
Лина просыпалась от крика, сучила ногами, хлестала ладонями по лицу. По телу ползали сороконожки, геконны срывались с потолка и падали в волосы. Она визжала, вскакивала. Руки путалась в москитной сетке, и дрожали, собирая с пола рассыпавшиеся таблетки "Ксанакса", которые не действовали! Забиваясь в угол, Лина боялась отвести глаза от теней, слушала скрежет двухдюймового жука по дверной перегородке, вздрагивая от ауканья обезьяны, доносившегося из джунглей.
Лина пыталась дозвониться доктору в Лос-Анджелес. В ясные дни, под потолком хижины Чан Виня, телефон улавливал след призрачного оператора. Едва заметный, чтобы оживить мобильный, но до этого она ни разу не взбиралась по лестнице на крышу курятника. С обмотанной мокрым полотенцем головой, Лина казалась себе безумным шаманом, вызывающим куском пластика – Господи! – очередной дождь.
– Ну же, ну... – пот заливал глаза, предплечье вытянутой руки занемело, – давай же, черт тебя дери...
Ничего. Мигрирующий сигнал не объявлялся. Лина представила сорок пять миль до ближайших телефонов, аптек и магазинов в раскалённом Вранглере… Едва не упав, стиснула кулаками необтёсанное дерево стремянки и расплакалась.
Окутав гостиную терпким паром, маленькая Ту колдовала на кухне. Теперь она варила литрами горькие настойки из трав, кореньев и насекомых. Они притупляли головную боль, облегчали утреннюю изжогу и тошноту. Лина пила маленькими глоточками коричневую жидкость и старалась не думать о целебных ингредиентах – надеясь, что белый порошок, который девочка расталкивает в ступке, не птичий помет. С взрослой серьёзностью, Ту выхаживала Линины ожоги. Прикладывала к плечам успокаивающие компрессы, протирала ароматными тряпочками лицо с потресканной, как старая штукатурка, кожей. На серых от въевшейся пыли ступнях подолгу не заживали раны – свидетели босоногой жизни, и Ту заботилась о них особо тщательно.
Маленькая вьетнамка подтащила табурет к краю таза, щедро наполнив его коричневым порошком. Лина вздохнула и присела, опустила распухшие ноги в воду. Упёрлась локтями в колени, свесив в ладонях голову. Полуприкрыв глаза, она слушала звонкую речь. Осторожно обмывая ранки и мозоли, Ту говорила с Линиными ссадинами. По щекам побежали слезы. Переполненная благодарностью, Лина прислонилась к худенькому плечу. По руке скользнули волосы, она отвела глаза, стараясь не смотреть на редкие, сухие пакли, которые вылезали пучками. Отражение в зеркале над умывальником пугало, секунду Лина рассматривала его, потом отвернулась.
Послеполуденная духота становилась нестерпимой. Лина обхватила впалый живот. Она не чувствовала себя ниже пояса, не знала, хочет ли в туалет, хочет ли пить, или спать. Словно набивная кукла, внутри которой вата, неуклюже присела на корточки. Она смотрела на упаковки транквилизаторов и антидепрессантов, привезённых из Штатов. Яростно прорычала, но тут же успокоилась и снова пересчитала таблетки. Ладонь нервно похлопывала по бедру, мысли вихрились. Надо, надо сосредоточиться... Как? Как самой рассчитать дозу?.. В глазах запекло. Лина медленно вдохнула, не пуская темноту в сознание.
– Усилить... надо усилить. Что говорил лысый? Добавить красных... Нет, синих...
Она вдвое увеличила дозу лекарств. Облегчение наступило сразу: голова прояснилась, нервозность и страхи улеглись; шея освободилась от удушливых тисков, грудь выбралась из корсета. Лина смогла съесть немного риса за ужином и выпить отвар из грибов от бессонницы. В эту ночь она спала без сновидений. Сердце билось медленно и ровно.
Раннее утро, когда деревню будил свист бульбуля и крики местных петухов, давно сменилось поздним. Ливень стих. Сквозь марлю на окне солнце жгло лицо. Научившись от Берри считаться только со своими желаниями, двадцать семь дней Лина заставляла обезвоженные, истощённые мускулы подчиняться и не замечала, как силы уходят. Они просыпались, словно в часах песок, по размытым дорогам, на узких тропинках в джунглях, под раскалённым небом и проливным дождём, в неласковых синих глазах... Пока не высыпались.
Сегодня Лина впервые не пришла на съёмочную площадку. Не смогла подняться с кровати. Она извивалась на горящих простынях, дрожа в холодном поту. Кто-то вогнал длинные иголки в затылок, и они застряли там. Лина стискивала лицо, зарывала в подушку, возила по простыням. Звенел каждый нерв, ныли кости, зудела кожа. Комната раскалилась до белого цвета боли. За окном жалобно мяукала кошка. Минуты нестерпимо сочились, как густая мамалыга сквозь пальцы. Вечер не наступит никогда.
Это ад, – думала Лина, – расплата за грехи. Перед широко открытыми глазами маячил табурет с водой в надтреснутом стакане. Она казалась кристально чистой и холодной. Горло чесалось, словно по нему ползли жуки, в ушах стоял надрывный кошачий вой. Лина шевельнула языком, протянула руку. Плечи сползли с матраса следом за головой, тело задёргалось в москитной сетке как пойманная рыба.
– Накормите её! Накормите! Накормите! Бога ради, накормите, чёртову кошку! – завизжала она.
Испуганные глаза заглянули в щёлку сознания. Ту положила Линино лицо себе на колени. Горькая настойка обожгла губы и небо. Но эта боль была целительной. Лина вцепились ногтями в чашку. Она судорожно глотала, подавилась, отплёвывая гущу. Маленькие ладони вытирали щеки, девочка качала головой, плаксиво приговаривая:
– Хонг тот, мадам, хонг тот…
Отдышавшись, Лина попросила Ту, подать банку с пилюлями. Скривилась от противных
