Ева Модиньяни - Женщины его жизни
– Это верно, папа, – ответил мальчик с недетской решимостью. – Моя фамилия Брайан, и я американец. Но, кроме того, я последний барон Монреале. Меня зовут Бруно Брайан Сайева Мандраскати ди Монреале. Так записано в моей метрике. Я американец, но я родился на Сицилии, – сказал он с гордостью.
Бруно переступил последнюю грань.
– Это ты забиваешь ему голову всякой сословной чушью! – обрушился Филип на Аннализу.
– Ты прекрасно знаешь, что это не так, – отрезала она, хорошо, даже слишком хорошо понимая, почему Фил так выходит из себя. Их брак потерпел полный крах, это было очевидно. Связь между ними существовала только на бумаге, а для поддержания семейных отношений одних только добрых намерений было мало.
Филип Брайан, старший сын, а теперь глава большой калифорнийской семьи, утерял какое бы то ни было сходство с молодым майором американской армии, которому когда-то показалось, что под звездами волшебной сицилийской ночи он держит в руках свое счастье. Чистый и свежий воздух Золотого штата нес свой собственный запах, ничем не напоминавший приглушенные, едва определимые ароматы роз и магнолий, исходившие из глубины дворцового сада в Пьяцца-Армерине. Ночное очарование, когда-то воспламенившее его чувства, теперь отошло в область воспоминаний, которых Филип стыдился.
С Аннализой его связывало присутствие Бруно, необыкновенного, впечатлительного ребенка, в чьих нежных и сильных чертах Филип безуспешно искал фамильное сходство. Теперь мальчик вырос, волосы у него потемнели и приобрели почти тот же оттенок, что у него самого. Глаза тоже были серо-голубыми, очень похожими на его собственные. Но на этом физическое сходство заканчивалось.
Он не мог не вспоминать далекую летнюю ночь 1943 года, когда этот уголовный тип, отзывавшийся на совершенно мафиозную, по мнению Филипа, кличку «дон Калоджеро Коста», напал на него и избил до полусмерти. Майор тогда увидел в глазах сицилийца ярость дикого зверя, у которого отняли самку. Прошло восемь лет, но страшное воспоминание намертво приросло к коже. Он понимал, что единственным невиновным в этой нелепой истории был Бруно, но Бруно чем-то неуловимым напоминал ему Кало, и это приводило его в бешенство.
– Проклятый остров! – не помня себя, орал Филип. – Нищие, мафиозные, надутые аристократишки. И мой сын предпочитает его своей великой стране.
– Это не так, – снова вмешалась Аннализа. – Бруно любит Сицилию, потому что это и его земля. Но он превозносит ее до звезд, потому что ты это отрицаешь! Ни разу не дал ему навестить родной дом. Мой отец вынужден был пересечь океан, чтобы обнять своего единственного внука!
– И еще не раз придется, если захочет снова его увидеть! – Филип угрюмо стоял на своем.
– Значит, Бруно будет по-прежнему мечтать о запретном плоде, – Аннализа одним духом выпила оставшееся вино и в тот же бокал налила себе виски. Уже не первый год она хваталась за алкоголь, как за якорь спасения, в надежде найти в нем забвение. – Бруно устал слушать, – продолжала она, – как ему постоянно твердят, что он американец. Конечно, он американец. Как и все его друзья. Но его этим американским гражданством жгут, как клеймом, – Аннализа в гневе напоминала самого барона Монреале.
– Мама, не надо так, – в такие минуты Бруно любил мать еще сильнее, чем всегда, и теперь крепко обнял ее весь в слезах.
Филип и Аннализа давно уже начали бы процедуру развода, но этого не позволяло их католическое воспитание. В семействе Брайан разводы были не приняты, хотя во многих случаях причин для расставания было больше, чем для сохранения брака.
– Ну вот, теперь спектакль в полном разгаре, – с горечью заметил Филип, увидев, что жена тоже плачет. Слезы Бруно и Аннализы заставили его почувствовать невыносимую тяжесть его собственного безумия, давящую маску жестокости, которую он надевал, чтобы скрыть одолевавшие его страхи. Конечно, у него были все основания, чтобы прийти в бешенство, и у Аннализы, вероятно, тоже, но Бруно уж точно страдал без вины. Как бы он хотел, чтобы этот дурацкий разговор о Сицилии вовсе не начинался! В нем заговорила кровь отца и деда, он впал в ярость и повел себя, как непоследовательный и безрассудный ребенок.
– Было бы неплохо, если бы ты его закончил, – Аннализа пила не переставая, и это был грозный знак.
– Прости меня, Аннализа, – тихим, подавленным голосом произнес Филип. – И ты тоже, Бруно.
Он поднялся и вышел в сгущающийся сумрак.
Джордж, застигнутый врасплох семейной сценой, выдержал ее с невозмутимостью постороннего, но теперь встал и подошел к невестке и племяннику.
– Концерт окончен, – сказал он, протягивая мальчику свой носовой платок. – Давайте перейдем на другую программу.
– Спасибо, Джордж, – Аннализа понимала, что занятая деверем позиция невмешательства – это единственный возможный выбор, не позволяющий спору перерасти в скандал. Джордж глубоко уважал Филипа, признавал его способности, но терпеть не мог его деспотизма.
Бруно вытер глаза и с шумом высморкался.
– Спасибо, дядя Джордж, – поблагодарил он, мудро решив держать при себе свое мнение о поведении отца.
– Ладно, малыш, – улыбнулся Джордж. – Твой отец извинился, а для Фила это не так уж и мало. Будем считать, что вечер только начался. Мы еще можем провести его с толком.
Послышался шум отъезжающего автомобиля, и тут же «Бьюик» Фила прокатил по аллее к выходу.
– Фил возвращается в Сан-Франциско, – объявила Аннализа. В ее голосе не было ни сожаления, ни беспокойства: не в первый раз муж бросал их одних после очередного скандала.
– Значит, на ближайшее время покой нам обеспечен, – подытожил Джордж.
– Спасибо, Джордж, – растроганно повторила Аннализа. – Давайте все попробуем немного успокоиться.
– Что ты скажешь, дядя Джордж, насчет прогулки верхом к саду Джонсона? – предложил Бруно, уже позабыв об отцовской вспышке.
– А потом поплаваем в бассейне, идет? – завершил программу Джордж. – Его только что вычистили и залили, надо открыть сезон.
Он улыбнулся Аннализе добрыми голубыми глазами, напоминавшими ей о другом, далеком, но незабываемом взгляде.
Бруно прыгал вокруг них с радостным криком.
– Отличный план, – сказала Аннализа, – но сейчас прошу к столу.
Это был вкусный, легкий и необыкновенно шумный ужин. На стол были поданы нежнейшие креветки, крабы и омары. Невозмутимый Уолтер налил в бокал Бруно капельку чудесного «Сильванера», и ему разрешили выпить.
Потом они проехались легкой рысью по шоссейным дорогам и внутренним тропинкам между виноградниками до самых садов Джонсона и вернулись домой, чтобы завершить вечер в бассейне. Ночной воздух был тих, полная калифорнийская луна освещала им дорогу. Мужчина, женщина и ребенок, казалось, опьянели от счастья. Бруно решил, что даже во время рождественских праздников и в день рождения ему не было так весело. Аннализа, возбужденная шотландским виски, смеялась до слез самым безыскусным шуткам, а Джордж изображал известных комиков, заставляя Бруно покатываться со смеху.
