Ева Модиньяни - Женщины его жизни
Джордж Брайан был истинным калифорнийцем: высокий, атлетически сложенный, голубоглазый, со светло-каштановыми волосами и открытым, простодушным выражением на лице, всегда освещенном улыбкой. Калифорнийское солнце и жизнь на открытом воздухе обеспечивали ему вечный загар. Он был умным и дальновидным управляющим, но в душе считал себя поэтом виноделия. О вине он мог говорить часами, рассказывал множество историй и легенд.
Джордж практически в одиночку занимался делами винного завода, приносившего ежегодную прибыль в несколько миллионов долларов, но ставшего для семьи Брайан делом второстепенным. В годы «сухого закона» Брайаны забросили свои виноградники и сделали несколько робких пробных шагов в гостиничном бизнесе.
Филип Джеймс Брайан, отец Филипа и Джорджа, приобрел два отеля в Сан-Хосе, к югу от Сан-Франциско. С отменой «сухого закона» винодельческое производство возобновилось в полном объеме и даже обрело второе дыхание, но тем временем гостиничный бизнес оказался весьма прибыльным, а еще большую выгоду принесли немалые вложения, сделанные Брайанами в бурно развивающуюся аэрокосмическую промышленность.
Управление новыми отраслями Филип-старший доверил сыну, вернувшемуся из Европы с репутацией военного стратега, звездой героя, сицилийской женой и наследником престола. Продолжать традиционное семейное дело Брайанов – выращивание винограда – выпало на долю Джорджа, глубоко связанного корнями с благодатной землей Золотого штата.
Каждую неделю на выходные вся семья встречалась в старом доме в Нейпа-Вэлли. В здешней конюшне у Бруно был пони, а у Аннализы прекрасный чистокровный арабский скакун, подаренный ей Филипом. Жозетт осталась стареть в конюшнях Пьяцца-Армерины вместе с Морелло, черным гунтером Кало.
Все старательно поддерживали разговор, каждый при этом следовал своим собственным тайным мыслям.
– Я считаю, пора подумать об установке нового оборудования, – озабоченно говорил Филип.
– Это уже предусмотрено, – отвечал Джордж. Он знал, что брат давно утерял связь с землей, на которой родился и вырос. Вот и сейчас он говорил таким тоном, словно перед ним был клерк из большого нью-йоркского банка.
– Тебе бы следовало поехать со мной в Вашингтон, – снисходительно посоветовал Филип. – Я хотел бы видеть тебя одним из членов сенатской комиссии по сельскому хозяйству.
– Одного представителя по связям с общественностью на семью вполне достаточно, я полагаю, – Джордж решил обратить все в шутку. – Да и дело это не по мне. Предпочитаю обдумать предложение о покупке фруктовых садов Джонсонов.
– Я таких не знаю, – заметил Филип.
Они бывали у Джонсонов десятки раз, когда были детьми, а теперь Филип отзывался о них так, словно никогда в глаза их не видел.
– Эти фруктовые сады граничат с нашими владениями, – терпеливо разъяснил Джордж. – У меня есть план увеличения производства фруктовых соков.
– Вот то-то и оно, – пренебрежительно бросил Филип. – Охота же тебе копаться в земле до скончания века.
Он пригубил белый «Траминер» и с отвращением отодвинул от себя бокал: вино показалось ему неприятно теплым. Впрочем, температура вина была лишь предлогом, на самом деле ему просто хотелось выпить чего-нибудь покрепче. Кивком Филип дал знать официанту в белом смокинге, что ему требуется: добрая порция виски со льдом.
Опять потянулся томительный деловой разговор, нестерпимо скучный для Аннализы и Бруно.
– Прошу меня простить, Фил, – вмешалась Аннализа, – но неужели и в воскресный вечер так необходимо говорить о делах? Бруно умирает от скуки.
Филип возмутился и бросил на нее убийственный взгляд своих серо-стальных глаз.
– Тебе действительно скучно? – обратился он к сыну.
Бруно подумал, что две неправды за один вечер – это уж слишком и что лучше рискнуть нарваться на скандал, но больше не обманывать.
– Да, папа, – ответил он, глядя отцу прямо в глаза.
– Ну что ж, печально слышать. Печально для тебя и твоей матери, – в сердцах проговорил Филип, тщетно пытаясь сдержаться и смягчить резкость своих слов. Он отпил глоток виски и принялся двигать взад-вперед по столу серебряное кольцо для салфетки. – Твоя мать еще может позволить себе роскошь поскучать, но ты должен хорошенько слушать и запоминать эти скучные разговоры: это и есть жизнь нашей семьи. Это душа Брайанов.
– Ему всего семь лет, Фил, – вновь вступилась за сына Аннализа.
Он открыто игнорировал жену, отвечая на ее слова лишь презрительной улыбкой.
– Без виноградников, – наставительно продолжал он, обращаясь к сыну, – без этих разговоров об оборудовании и капиталовложениях, без земель и гостиниц ты не мог бы иметь всего того, что у тебя есть. Включая лошадей, – он нарочно сыграл на самой чувствительной для Бруно струне.
– Вовсе нет! – мальчик отреагировал спонтанно. – Лошадей у меня будет, сколько душе угодно, только позволь мне поехать на Сицилию, к дедушке.
Он спохватился, что выдал себя, когда было уже слишком поздно: Сицилия была одним из табу в доме Брайанов.
– Хватит! – вскипел Филип, стукнув кулаком по столу. Слова сына вновь воскресили давно, казалось бы, развеянное проклятье, неодолимую ненависть к светловолосому сицилийскому великану, вроде бы беспричинную, но в действительности более чем оправданную.
– Прошу тебя, Фил, – умоляюще произнесла Аннализа, бросив на него печальный взгляд.
– Хватит с меня Сицилии! – взорвался Филип. Его кулак с новой силой обрушился на столик красного дерева. Бокалы угрожающе покачнулись, а официант исчез за дверью: при первых же признаках бури он улетучивался, как снег на солнце.
– Успокойся, Фил, – пытался образумить его Джордж.
– Ты американец! – продолжал Филип, обращаясь к сыну с тем же исступлением, что и при первой встрече в миланском аэропорту Тальедо, когда ему был всего год. – И твоя фамилия – Брайан!
– Это верно, папа, – ответил мальчик с недетской решимостью. – Моя фамилия Брайан, и я американец. Но, кроме того, я последний барон Монреале. Меня зовут Бруно Брайан Сайева Мандраскати ди Монреале. Так записано в моей метрике. Я американец, но я родился на Сицилии, – сказал он с гордостью.
Бруно переступил последнюю грань.
– Это ты забиваешь ему голову всякой сословной чушью! – обрушился Филип на Аннализу.
– Ты прекрасно знаешь, что это не так, – отрезала она, хорошо, даже слишком хорошо понимая, почему Фил так выходит из себя. Их брак потерпел полный крах, это было очевидно. Связь между ними существовала только на бумаге, а для поддержания семейных отношений одних только добрых намерений было мало.
Филип Брайан, старший сын, а теперь глава большой калифорнийской семьи, утерял какое бы то ни было сходство с молодым майором американской армии, которому когда-то показалось, что под звездами волшебной сицилийской ночи он держит в руках свое счастье. Чистый и свежий воздух Золотого штата нес свой собственный запах, ничем не напоминавший приглушенные, едва определимые ароматы роз и магнолий, исходившие из глубины дворцового сада в Пьяцца-Армерине. Ночное очарование, когда-то воспламенившее его чувства, теперь отошло в область воспоминаний, которых Филип стыдился.
