Наталья Нестерова - Ищите кота (сборник)
Не успела. Заговорил Кирилл Петрович.
– После института меня распределили в Брянск. Повезло, потому что там был классный хирург, Виктор Александрович Протасов, который поставил мне руку, научил уму-разуму. И богатая практика – пять щитовидок в день, три опухоли желудка или легкого.
«Повезло, – мысленно согласилась Таня. – В столичных клиниках ребята по десять лет «стоят на крючках», то есть держат края вскрытой полости, наблюдают с завистью, как оперируют шефы».
– Мы жили на окраине, снимали домик с палисадником и удобствами во дворе, – продолжал Кирилл Петрович. – Потому что рояль жены Катьки не помещался в комнату общежития. Я купил мотоцикл и каждое утро с ветерком подкатывал к больнице. Рядом с нашей хибарой стоял кирпичный дом начальника райотдела милиции. По тем временам – поместье, по нынешним – заурядное строение. Но там был сад. В Брянской области замечательные яблоневые сады…
Кирилл Петрович замолчал, Таня не торопила. Приоткрылась дверь, заглянула Лена, оценила обстановку и тихо закрыла дверь. Наверное, в приемной кто-то важный чужой или свой с неотложными проблемами. Лена держит оборону.
– Мой старший Васька, ему тогда было восемь, с пацанами залез в соседский сад за яблоками. Вообще-то Васька был домашний, на улицу не выгонишь. Книжки читал и по пять часов за роялем сидел. Катька тряслась от радости: способности уникальные и усидчивость поразительная. Она в Брянске от скуки выла бы, если бы не Васька. Мечтала о его выдающейся карьере. Своя не удалась, в студента-медика втюрилась, так хоть сын пробьется. А в тот черный день дернула нелегкая Ваську на улицу отправиться, с местной шпаной связаться…
Кирилл Петрович снова замолчал. Вертел чашку, чай выплескивался на блюдце, Кирилл Петрович не замечал.
– Он спустил на мальчишек собак. Ну, вот скажи мне! – грохнул Кирилл Петрович чашкой так, что весь напиток выплеснулся на стол. – Сколько три пацана могут яблок своровать? Ну, пять килограмм, пусть центнер! Я бы ему сто центнеров привез. Там яблок было – как грязи!
Таня знала, что жена главврача аккомпаниатор в филармонии, старший сын Василий – в каком-то компьютерном бизнесе, а младший пошел по стопам отца, учится в медицинском.
«Вас за двадцать лет не отпустило, – думала она, – а хотите, чтобы у меня через два года ненависть рассосалась. Собака наверняка порвала мальчику сухожилия».
– Пес порвал ему предплечье. В клочья. Мы всем отделением двенадцать часов штопали. Три через три часа сменялись, Виктор Александрович во главе бригады или я, ребята ассистируют. Никакой микрохирургии, как ты понимаешь, но сработали мы классно. В Москве лучше бы не сделали.
«Но про музыку пришлось забыть», – подумала Таня, и в подтверждение ее мысли Кирилл Петрович сказал:
– Но про рояль Ваське и Кате надо было забыть. Они пытались, конечно, реабилитация прошла отлично, функции кисти полностью восстановлены… для бытовых нужд, но не для настоящих занятий музыкой. Мильтона этого я хотел убить. Страстно хотел! Утром просыпался с желанием убить и вечером ложился с желанием убить. Коллеги и жена Катька дули в уши: не связывайся, пожалуйста, не донкихотствуй! У местных бонз все схвачено: в суд подавать бесполезно, набьешь ему морду – тебя же засудят, карьера коту под хвост, семья туда же. Вот такая история. Но сказочке еще не конец. Прошло полгода, дежурю я по больнице, и привозят среди ночи по «скорой» нашего доблестного защитника правопорядка – эту суку. Прободная язва, сильнейшее кровотечение. Тут бы мне его и прикончить – легко, без усилий, никакая экспертиза не подкопалась бы. И я руки не замарал бы – просто фактор времени, просто больной погиб на операционном столе. С подобным диагнозом при позднем обращении случается в пятидесяти процентах случаев.
– Но вы его прооперировали?
– Правильно мыслишь, девочка. Как бы я жил с таким грехом? Хотя, когда он выписывался, пришел благодарить, я ему высказал все, что накипело, в выражениях далеко не дипломатических. Он за десять метров меня обходил потом. Я тут насвинячил? – уставился главврач на лужицы чая на столе. – Нервы ни к черту.
– Кирилл Петрович, я вам очень благодарна за то, что сочли необходимым рассказать мне эту историю. Я искренне тронута. Но в операции Журавлевой нет никакой экстренности. У вас не было выбора, а у меня есть. И я его сделала. Петр Сомов может прекрасно провести операцию, Вероника проассистирует.
– Считайте, что я этого не слышал! И не вздумайте писать отказ от операции, не пройдет. – Главврач поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Он смотрел на Таню с хмурой досадой: я с тобой разоткровенничался, а ты плевала на мои откровения.
– Кирилл Петрович…
– Доктор Назарова, можете идти, готовьте больную к операции.
Таня шла в свое отделение и думала о том, что не имеет морального права оперировать человека, которого ненавидит всей душой. А случись неудача или осложнения? Выяснить, что у Тани личные счеты с Журавлевой, проще простого. И законница Журавлева затаскает ее по судам. Но эти опасения – на десятом месте. На первом – абсолютная Танина непереносимость этого человека. Не видеть Журавлеву, не слышать, не лечить, вычеркнуть из памяти, забыть навсегда. Если есть Бог и он наказал Журавлеву, то почему заодно и Таню? За какие грехи?
В коридоре Таню остановила пациентка Оля:
– Татьяна Владимировна, вы обещали, что мне снимут дренажи, а Петр Александрович не соглашается.
Татьяна вдруг стала орать:
– Я вам ничего не обещала! Хватит устраивать истерики! У вас серьезнейшее заболевание, а вы из-за какой-то блажи не даете себя лечить. Я не делала бы вам операцию, знай, какие фортели начнете выкидывать. Я вас выпишу за нарушение режима! Выдирайте дома дренажи, хоть это вам не спицы из пальца клещами вытащить. Если вы лучше меня знаете, как вести послеоперационный период, – скатертью дорога!
Из перевязочной выскочили Сомов, ординаторша Люся и Вероника. Прибежали дежурная медсестра и Ирина. Распахнулись двери палат, и ходячие больные высыпали в коридор.
Татьяна заткнулась, только когда увидела одобрительное выражение на лице Журавлевой: правильно, надо в ежовых рукавицах всех держать!
Развернувшись, Таня быстро ушла в свой кабинет. За десять лет работы она кричала на врачей и сестер, за закрытой дверью ординаторской, считанное число раз. И поводы были более чем серьезные. Татьяна умела разговаривать с больными жестко, но никогда не повышала на них голос. Могла сказать: «Если вы не будете продолжать лечение, то умрете через два года». Но никогда не верещала на невротичную пациентку на глазах всего отделения. Спасибо Журавлевой! Ее присутствие уже дает о себе знать.
