Строгий профессор - Надежда Мельникова
— Мне пора на пару, Роман Романович, заводи мотор.
— Знаю, солнышко. Кстати, у меня первой пары нет, оцени мои старания.
Она громко смеётся, и мы отъезжаем.
— Возле моего дома целуемся, возле универа нельзя, — кладет она пальчик мне губы.
— Жестокая Иванова.
— Ромочка, ты мой преподаватель.
— Ладно, вечером буду целовать тебя, как и куда хочу.
— Не-а. — Мажет губы помадой, опустив зеркало. — Иду с мамиными подругами в театр.
— Ты надо мной издеваешься?
— Роман Романович, уж дотерпите как-нибудь до завтра, дорогой мой заведующий кафедрой.
В университете мы соблюдаем субординацию и расходимся по разным этажам. Я направляюсь на кафедру и, зевая, по дороге покупаю себе черный кофе.
У моего рабочего стола стоит Пыльникова. Анна Михайловна увлеченно листает методичку и, не поднимая глаз, громко объявляет:
— Вас, Роман Романович, вызывают в деканат. Ширин рвёт и мечет, у него какое-то дело безотлагательной важности.
Кивнув, оставляю стаканчик на столе. Предчувствие вопит о неприятностях. Наигрался я, похоже, в любовь. Испытываю страх? Да нет, скорее, неприятное сосущее ощущение под ложечкой, не хочется марать свои чувства в разговоре с другими людьми. Не поймут ведь.
— Пришёл? — басит Ширин, сползая со стула, кажется, цветок поливал, стоящий на шкафу.
Никогда не понимал, почему это не может делать его секретарша? Так нет же, декан в свои шестьдесят пять всё акробатикой увлекается.
Он зло поджимает толстые губы, прищуриваясь, ставит мутную бутылку на подоконник и идёт к своему месту.
— Садись давай, Роман Романович, разбираться будем. Мне сегодня с утра, пока я от машины до кабинета дошёл, сразу три человека в доверительной беседе рассказали, что уважаемый профессор Заболоцкий студенток трахает. Это правда, Ром?
* * *
— Сколько их, Роман? Сколько их, этих несчастных девушек? Я в курсе только про какую-то Иванову.
Декан трясет головой, багровеет, пыжится. Маньяка из меня сделали. И от того, как он легко произносит Наташину фамилию, мне аж дурно становится. Не покидает ощущение брезгливости, как будто незнакомый мне человек, который до этого прокатился в общественном транспорте и в лифте перенажимал все кнопки сразу, залез в мой шкаф и начал нижнее бельё перекладывать.
— Много, господин декан. Целая группа прекрасных юных девиц. Третий курс. Филологический факультет. Русский язык и литература.
— Рома, это не смешно! — бьёт по столу Ширин и, схватившись за голову, исподлобья печально сверлит взглядом мою переносицу, о чем-то глубоко задумавшись. — Ты понимаешь, что если это правда и за тебя возьмутся, то полетят головы?
— Я абсолютно точно не смеюсь. И не вижу повода для смеха. Я печалюсь, что уважаемый всеми декан слушает сплетни.
— Есть негласный закон! — декан повышает голос. — Преподаватель не может спать со студентками!
Будь это только моя тайна, я бы выкручиваться и скрываться не стал. Но на кону Наташина честь, поэтому мне приходится уйти от ответа.
— Если два взрослых, совершеннолетних человека нашли друг в друге то, что им не удалось найти ранее, в этом нет ничего такого.
— Рома, ты меня пугаешь! — орёт Ширин ещё громче. — Ты заведующий кафедрой и должен понимать, что подобные отношения априори неравноправные, так как у тебя есть власть над ними — поставить зачёт, поддержать научную работу и помочь с академической публикацией. А ещё есть власть этого не делать или даже создать препятствия в обучении и научной деятельности. И девка твоя оказывается зависимой от партнера.
— Не смейте так её называть!
Вот же дурак влюбленный, сам себя выдал. Но не выдержал, сорвался. Не могу больше. Наши отношения с Наташей нормальные, в них нет ничего плохого.
— Рома, — вздыхает, — ну я понимаю — Лаврентий, физрук наш, но ты же, Заболоцкий, почти святой. Как тебя угораздило!?
— Святых не бывает.
— Я тебе сейчас скажу, что произойдёт, когда ей надоест твоё занудство и она захочет трахаться с молодым парнем на красивой тачке. Ты посчитаешь это оскорблением и взбесишься! И если очень повезёт, то всё будет гладко. А вот если не повезёт, у тебя будет власть сделать всё, что угодно. Вплоть до того, что студентка вылетит из вуза и не сможет заниматься деятельностью, которую выбрала. Если она попытается предать это огласке, то за ней может закрепиться репутация “добилась всего через постель”, даже если все академические успехи её собственные. Она находится в крайне уязвимом положении, Роман Романович!
Громко выдохнув воздух, я закрываю глаза, потом опять открываю.
— У нас на факультете была такая история, когда я сам ещё учился, — продолжает Ширин, — с моей знакомой, когда она была первокурсницей. У неё не было с преподавателем никаких половых отношений, он просто морочил ей голову. Ввёл в заблуждение насчёт своих планов на неё и ничего не говорил о наличии у него девушки. А потом её просто не взяли на кафедру, на которую она хотела!
Пауза затягивается. Мне пора возвращаться к работе. У него нет никаких доказательств.
— Так трахал или нет? — Стучит кулаком ещё громче, моё молчание выводит его из себя. — Я тебе покажу кузькину мать, Заболоцкий. Если это правда, я такого у себя в коллективе не потерплю!
Ещё бы ботинок снял и долбил бы им, как Хрущев во время заседания 15-й Генеральной Ассамблеи ООН.
— Я к ректору пойду. Брось свою девчонку, она пусть молчит, сделаем вид, что я не поверил, прямых улик нет. Просто живём все, как раньше. Ты сам по себе, она сама по себе. Или, Роман Романович, тебя с завкафедрой снимут, я самолично подготовлю приказ об отстранении!
Встав, задвигаю за собой стул. Совсем не страшно! Даже наоборот, отлегло как будто. Уже и не надо думать, как всё будет, если наши отношения вскроются.
— А третий-то кто? — смотрю прямо на декана. Я, конечно, уже догадался, кто у нас такой замечательный решил начальство моё просветить об особенностях нашей с Наташей личной жизни. — Вы сказали: три человека в доверительной беседе. Я так понимаю: Лилия Сергеевна, Лариса Владимировна, а третий?
— И студент какой-то с первого курса, на П. Забыл, Па.. Пу..
— Паньков? — удивляюсь. — Не ожидал. С виду довольно ограниченный студент. Ему-то это зачем?
— Не знаю, ко мне Баранова подошла, потом он подбежал, как будто в подтверждение, — вздыхает. — Рома, ну
