Наталия Костина - Слишком личное
Евгения Павловна Петриченкова, которая всего в жизни добилась своим собственным умом, твердо знала, что каждый человек хоть в чем-нибудь должен быть гениален. Каждый. И если человек работает слесарем, или сантехником, или продавцом в магазине, то это значит, что его родители просто-напросто проворонили то, что просто обязаны были найти: точные науки, перед которыми благоговела Евгения Павловна, музыку ли, рисование, иностранные языки… То, что можно быть, например, одаренным слесарем или талантливой домашней хозяйкой, – такого Евгения Павловна почему-то абсолютно не допускала. И что ее собственная дочь Оксана могла оказаться гениальной в какой-либо иной области, кроме искусства и науки, она даже и в мыслях не держала. Не могла ее девочка не унаследовать генов гениальности – и все тут!
Методом тыка, когда уже никакой другой метод не срабатывал, после всевозможных наук были перепробованы искусства: поэзия, живопись, музыка и даже танец. Рисовала маленькая Оксаночка точно так же, как и ее сверстники, а стихов писать, увы, так и не научилась. Музыкальным слухом и чувством ритма обладала, но… Насильно протаскав дочь два года в музыкальную школу, а затем еще три в танцевальную студию, Евгения Павловна отступила. Если нет блестящих способностей, то музыка и балет – последнее, чем стоит заниматься.
Оставалась последняя надежда – спорт, который Евгения Павловна не то чтобы презирала – просто не понимала. Спортсмены, даже сверходаренные, были для профессора Петриченковой гениями второго сорта, если не третьего. Да и какие такие особые таланты могут крыться в накачанных мускулах или способности точно попадать в цель из лука? Разве что шахматы… Однако ни шахматы, ни даже шашки не нравились ее дочери, и склонности к спорту, как к образу жизни, Оксана проявлять не желала. Бегать, прыгать, как всякая здоровая девочка, она могла целыми днями, а вот чтобы выложиться до конца, чтобы бег или прыжок стал смыслом жизни… Для гимнастики и фигурного катания Оксаночка была слишком рослой, к тому же ей не хватало гибкости; большой теннис требовал больших же затрат, кроме того, здесь уже нужно было самой бросить все и полностью, без остатка посвятить себя ребенку… А этого Евгения Павловна не могла себе позволить, да и не хотела, не будучи уверенной в успешном результате…
Наука всю жизнь стояла у профессора Петриченковой на первом месте. Как она мечтала, что дочь продолжит ее дело! Увы, мечты стали рассыпаться в прах в старших классах. Если до тринадцати лет у Евгении Павловны и были какие-то надежды, то потом… Девочка не вытягивала. Не хватало чего-то – то ли пространственного воображения, то ли резерва памяти, либо еще какой-то составляющей… Евгения Павловна боялась признаться себе, что у нее и того человека, почти гения, которого она выбрала в отцы своему будущему ребенку, ничего путного не получилось. Плюс умножили на плюс. Должен был родиться как минимум большой талант, а получилось… Гены не сложились так, как должны были сложиться. Случился какой-то теоретический просчет, либо хромосомный набор ее избранника изначально нес в себе некий изъян… В результате стройные математические ряды с треском обвалились, и плюс на плюс дал почему-то ноль. Вместо ожидаемого гения у нее родилась самая обыкновенная девочка. Просто девочка.
И пусть ребенок был здоровым, веселым и красивым – в глазах матери все эти качества не стоили ровно ничего. Потому что ее дочь даже упрямством не обладала, не желала добиваться в жизни успеха! Она и книги читала самые заурядные, да и то из-под палки; можно сказать, кроме учебников, каких-то подозрительных журналов и женских романов эта девочка ничего в руки не брала. А если бы не воля матери, так и учебники забросила бы. Дружила с какой-то парикмахерской дочкой, просиживала с ней в комнате часами, о чем-то глупо сплетничая и смеясь. Это хихиканье, да еще пошлая музычка, которую приносила с собой подружка, так раздражали Евгению Павловну, что она скрепя сердце отпускала дочь в гости к Регине, и та улетала, счастливая.
Винила себя – раньше нужно было озаботиться вопросами евгеники. Наука об улучшении человеческой породы… Да, прежде нужно было ею интересоваться, задолго до того, как рожать ребенка. Нужно было все изучить… И, возможно, раньше нужно было родить, если ей зачем-то приспичило обзаводиться наследницей. Оксана – поздний ребенок, может быть, в этом все дело? Гены изнашиваются, как и весь организм… Скрупулезно, в ущерб собственной монографии, она изучала литературу – все, что могла отыскать о поздних детях. Тешила себя тем, что Эйнштейн никак себя не проявлял в школе, а Томаса Эдисона учитель обозвал тупицей и сказал, что тому вообще незачем учиться. Да, многие гении тоже были такими – шаляй-валяй, но потом, потом… Нужен был, наверное, какой-то толчок. Пусть окончит школу, на золотую медаль она ее вытянет – сама или с помощью репетиторов, к услугам которых иногда приходилось все-таки прибегать, потому как не все науки давались Евгении Павловне просто, та же химия, например. А дальше они все равно найдут, ведь ищущий всегда бывает вознагражден. После школы они найдут это, обязательно найдут. Потом…
А потом Оксана убила другую девочку.
* * *– …И она от меня отказалась. Просто отказалась – и все.
– Почему?
Катя так внимательно слушала, так сочувствовала этой незадачливой Оксане, что не уловила того момента, когда неприятный диалог перешел в полную откровений беседу. Какой ключик сумела она, сама этого не поняв, подобрать к этой неприятной и резкой девице? Еще час назад ей казалось, что контакта нет и не будет, – сама виновата, не смогла, не сумела… А сейчас Оксана сидит рядом, теребит в руках салфетку и рассказывает ей как задушевной, а может быть, и единственной подруге:
– А я ее не убивала. Честно. Я… я просто была со всеми. Как все…
Как просто – была со всеми. Как все. Как неудобно, неуютно и даже страшно иногда быть не как все и как просто и весело – как все. Все – это девчонки из их класса. Четырнадцатилетние дуры-акселератки. Новенькая, пришедшая из другой школы, не вписалась в их компанию, даже наоборот, отбила у одной из них парня. Свет, что ли, клином сошелся на этом ничем не примечательном прыщавом переростке, но они подстерегли вызывающе одетую новенькую и набросились на нее впятером.
Начала обиженная, потом подскочила Регина, а затем, когда повалили девчонку в снег, Оксана уже ничего не помнила. Это страшно, когда стая нападает на одного. И отвратительно, когда срабатывают первобытные инстинкты – бить, кромсать, добивать жертву… Они озверели, эти домашние девочки, выпившие для храбрости по глотку из бутылки, принесенной из дому Регинкой.
