Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
Звали ее и в танцы, и даже в кружок рисования, но «Людмила, какие тебе дополнительные занятия, когда ты еле-еле осваиваешь школьную программу!».
Люда и правда училась не блестяще, не как Вера, на которую следовало равняться, но вот странность, обычно люди сначала пытаются что-то делать, и только потом, когда у них ничего не получается, приходят к выводу, что конкретно эта деятельность, возможно, не самая сильная их сторона.
Люде же было понятно, что она не сильна в точных науках, еще задолго до того, как она увидела в учебнике первый пример. «Отсутствие способностей к математике – это у нас семейное, – вздыхала бабушка, – Верочка с таким трудом получила свои пятерки».
Что ж, Люда открывала учебники по математике, уже заранее зная, что у нее ничего не выйдет, мозгов не хватит найти верное решение.
И так было во всем. Бабушка постоянно говорила ей о том, какая она, прежде, чем Люда сама успевала это осознать. Стоило Люде намылиться гулять с ребятами во двор, как ее останавливали и сообщали, что она нежная домашняя девочка, а не какая-то там оторва. Ей давали читать Диккенса и Оскара Уайльда с извещением, что у нее развитый художественный вкус и тонкая душа. Усаживали за швейную машинку, приговаривая, какие у нее ловкие ручки и как она любит домашнюю работу.
И сопротивляться этому было невозможно. Дома ее видели только в образе милой и слегка недалекой домашней девочки, только в этом узком диапазоне характеристик ей было уготовано место в монолите под названием «семья».
Если вдруг прорастало что-то живое, что не укладывалось в рамки, то его следовало безжалостно отсечь с помощью волшебной фразы «прости меня, пожалуйста, я больше так не буду», иначе Люда просто переставала существовать для родителей и бабушки.
«Маска так приросла к лицу, что теперь и не узнаешь, какая я была настоящая», – вздохнула Люда.
Думать такие мысли на бабушкиной могиле было неправильно и даже грешно, но, раз начав, Люда уже не могла остановиться.
Вдруг ей пришло в голову, что бабушкино пристрастие одевать ее в старье было тоже не совсем нормальным. Никто не спорит, донашивать за старшим – естественная участь младшего ребенка, но потом-то она выросла, а бабушка все еще зорко следила, чтобы у нее, не дай бог, не появилось ни одной приличной вещи. Под разными предлогами она добивалась того, чтобы внучка выглядела как жалкая нищенка, и так искусно это делала, что Люда до встречи со Львом даже не понимала, насколько нелепо выглядит. Именно бабушка настояла, чтобы Люда отдавала большую часть зарплаты родителям, хотя она явно не наедала на семьдесят рублей в месяц и ее доля за коммунальные платежи тоже не покрывала эту разницу. Но семья – это же единое целое, у нас все общее, мы все друг за друга горой, и мама с папой лучше тебя знают, как оптимально распорядиться финансами в интересах семьи. В самом деле, зачем тратить деньги на новые вещи, которые в руки взять противно, когда можно соорудить настоящую прелесть из старых запасов.
Люда не думала, что бабушкой руководили меркантильные интересы. В грехе жадности ее не мог бы обвинить даже злейший враг. И на себя она тоже не тратила, по сорок лет носила одни и те же вещи и в целом вела аскетический образ жизни. В общем, внучкины деньги ей сто лет были не нужны, причина была иная, и непонятно, лучше или хуже.
Бабушка просто не хотела, чтобы у Люды была своя жизнь. Ей нужна была домашняя девочка, чтобы всегда ласковая, всегда под рукой, за которую не надо волноваться, что она упадет с дерева головой вниз. Никому в семье не нужно было, чтобы Люда просиживала вечера за пишущей машинкой, с головой погружаясь в вымышленные миры, и, зарабатывая на этом приличные деньги, как Вера, гоняла по конференциям и командировкам, влюблялась, выходила замуж… Нет, она, тихая незаметная мышь, должна была сидеть дома при бабушке и папе с мамой, обеспечивая им спокойствие и комфорт. Вот и причина, почему так на нее взъелись из-за романа с генералом. Это блестящая красавица Вера должна была за него выйти, чтобы семья могла гордиться ею на все сто процентов, а Люде была уготована совсем другая участь, с которой она посмела не согласиться.
Семья – единое целое, монолит, убежище… Никто и никогда не будет тебя так любить, как папа с мамой… Только дома тебя поймут и утешат…
Да-да, все верно. С одной маленькой поправочкой – только когда ты играешь предписанную тебе роль и играешь хорошо. В семью как на карнавал – без маски не пускают.
«Ты не хотела, чтобы я жила, – прошептала Люда, поправляя немного съехавший с могилы венок, – так не сердись, что я не виню себя за то, что тебя убила. Потом, если у меня все наладится, если я когда-нибудь буду счастлива, я вспомню хорошее. Обязательно вспомню, потому что оно было, и немало, и заплачу, и буду очень сильно скучать по тебе. Но в горе, прости, ты плохая утешительница».
Она встала, отряхнула руки, и собралась уходить, но остановилась, глядя, как неподалеку женщина горько плачет на такой же свежей могилке, как у бабушки.
«Вероятно, это не мое дело, – вздохнула Люда, – кладбище, тут
