Хелен Филдинг - Бриджит Джонс: на грани безумия
– Ну как Омар? – спросила я, прервав возмущенную тираду по поводу моего опоздания.
– Ай, мы решили вместо него курицу приготовить, – ответила она и повела меня через стеклянные двери в гостиную. Первое, что бросилось мне в глаза, – висящий над камином «фамильный герб» дикого дизайна с надписью «Акуна матата!».
– Тс-с-с! – подняв палец вверх, прошептала при нашем появлении Юна. С восторженным видом она взирала на Жерома.
Жером-воображала стоял перед шкафом с хрустальной посудой, наряженный в блестящую черную рубашку, через которую явственно просматривался проколотый сосок, и воинственно декламировал:
– Пыж его влажный, рыжий, бесстыжий – вижу. Вижу, хочу, держу…
Перед ним на стульях в стиле ампир полукругом сидели дамы в классических юбках и жакетах, на лицах их застыло выражение ужаса. В другом конце комнаты я увидела маму Марка Дарси, по лицу которой было похоже, что она весьма забавляется происходящим.
– Хочу, – рокотал Жером. – Держу его пыж, влажный, бесстыжий. Ядра беру. Дрожу, дерзновенный…
– Что ж! Просто превосходные стихи! – воскликнула мама, вскакивая на ноги. – Ну, кто хочет пирожков?
Потрясающе, как женщины ее круга умеют сгладить любые острые углы, что угодно сделать частью своего уютного обывательского мирка – так средство для чистки унитазов все обращает в ярко-розовую жидкость.
– О, как я люблю литературу! Она дает такое чувство свободы! – с пылом говорила Юна, обращаясь к Элейн, а Пенни Хазбендз-Босворт и Мейвис Эндерби тем временем суетились вокруг Жерома-воображалы, точно он Томас Элиот.
– Я же не закончил! – верещал Жером. – Я хотел еще прочитать «Дай волю рукам» и «Мужские впадины»!
И вдруг откуда-то прозвучало:
– О, если головы не потеряешь ты, когда теряют все и в том тебя винят…[18]
В комнату ввалился папа, и с ним адмирал Дарси, оба в стельку пьяные. Господи! В последнее время, как ни увижу папу, он все время во хмелю. Странно. Точно мы с ним ролями поменялись.
– И, верен сам себе, когда в тебя весь мир не верит, сохранишь спокойный твердый взгляд… – громогласно продолжил за папой адмирал Дарси, вскакивая на стул, чем привел в волнение собравшихся дам.
– И если час невзгод, не дрогнув, переждешь… – чуть не со слезами в голосе произнес папа, хватаясь за адмирала, чтобы не упасть.
Пьяная парочка хором продолжила читать киплинговское «Если», точно Лоуренс Оливье с Джоном Гилгудом, – приведя в ярость маму и Жерома-воображалу, которые стали одновременно захлебываться сердитыми фразами.
– Как всегда, как всегда, – захлебывалась мама, глядя на адмирала, который, стоя на коленях и колотя себя в грудь, говорил нараспев:
– И не солжешь в ответ на ложь в чужих устах…
– Устарелые, паршивые стихи, – захлебывался Жером.
– И встретишь наравне победу и беду…
– Еще и рифмованные. Кто так пишет, мать твою?
– Жером, в моем доме прошу таких слов не употреблять, – снова захлебнулась мама.
– Чтоб, рук не опустив, путь заново пройти, не жалуясь на рок, что дал тебе упасть… – проговорил папа, ударившись оземь и распластавшись на ковре.
– Зачем же вы тогда меня пригласили? – совсем уж захлебнулся Жером.
– И если, износив ткань сердца, нервов, жил, ты все ж заставишь их служить тебе опять… – прорычал адмирал.
– И сможешь продолжать идти, – сказал папа с ковра. – Когда внутри лишь Воля будет жить, твердя им, – он вскочил на колени и поднял кулаки вверх, – «Так держать!»…
Тут дамы зааплодировали, а Жером, хлопнув дверью, вылетел из комнаты. Том бросился за ним. Я повернула голову, и мои глаза встретились с глазами Марка Дарси.
– Что ж! Интересно получилось! – сказала Элейн Дарси, подходя ко мне. Я стояла опустив лицо и пыталась прийти в себя. – Поэзия объединяет молодых и старых.
– Трезвых и пьяных, – добавила я.
Адмирал Дарси потерял равновесие, но листок со стихами по-прежнему держал в руке.
– Милая моя, милая, дорогая! – проговорил он, двинувшись к Элейн. – Ой, да тут и ты, как тебя там… – Он уставился на меня. – Как хорошо! И Марк приехал, мой мальчик! За нами приехал, трезвый как стеклышко! И всегда-то он один. Прямо не знаю!
Адмирал и Элейн повернулись к Марку, который сидел за маленьким столиком в компании дельфина из голубого стекла и что-то писал.
– Даже на празднике занимается моим завещанием! Прямо не знаю. Работает и работает, света белого не видит, – ревел адмирал. – Была у него эта красотка, как там ее звали, дорогая? Рейчел? Бетти?
– Ребекка, – раздраженно подсказала Элейн.
– А не успели оглянуться, ее уже нет как нет. Спрашиваешь, куда делась, а он лишь бормочет что-то непонятное! Терпеть не могу, когда бормочут, а не говорят как есть!
– Ну, не особенно-то она была… – тихо проговорила Элейн.
– Чем она была плоха? Чем? Прекрасная девушка! Прямо не знаю! Все-то им не так, все не эдак! Надеюсь, вы, юные леди, не такие – не порхаете от одного к другому!
– Нет, – грустно призналась я. – Если мы в кого-то влюбляемся и он нас бросает, нам очень трудно вычеркнуть его из своей жизни.
Сзади послышался громкий шум. Я обернулась и увидела, что Марк Дарси сбил со стола стеклянного дельфина, который, в свою очередь, сшиб вазу с хризантемами и рамку с фотографией. На полу образовалась куча битого стекла, и листки бумаги валялись вперемешку с цветами. Уродливый дельфин каким-то чудом уцелел.
Мама и Элейн кинулись к месту происшествия. Адмирал Дарси ходил вокруг них и что-то вопил. Папа долбил дельфином об пол со словами: «Чтоб он сдох, чертова скотина!» Марк собирал свои бумаги и говорил, что готов за все заплатить.
– Мы можем ехать, папа? – обратился он к отцу. Вид у него был крайне смущенный.
– Нет-нет, погоди. Я тут в отличной компании, с Брендой. Принесешь мне еще портвейну, сынок?
Повисло неловкое молчание: мы с Марком поглядели друг на друга.
– Привет, Бриджит, – поздоровался он. – Давай-ка, папа, пора уезжать.
– Да, поедем, Малькольм, – присоединилась Элейн, нежно беря адмирала под руку. – А то ты на ковер описаешься.
– Хм, «описаешься», «описаешься»… Прямо не знаю.
Они со всеми попрощались, и Марк с Элейн помогли адмиралу пройти в дверь. Я смотрела им вслед, ощущая внутри тоску и пустоту, и тут Марк вдруг вернулся и направился ко мне.
– Ручку забыл, – произнес он, забирая со стола «монблан». – Когда ты едешь в Таиланд?
– Завтра утром.
На долю секунды на лице его отразилось разочарование – я точно заметила.
– А откуда ты знаешь, что я еду в Таиланд?
– В Графтон-Андервуде только об этом и говорят. Вещи уже собрала?
– А ты как думаешь?
– И не начинала, – с усмешкой ответил он.
