Татьяна Тронина - Солнечная богиня
– Может, это оно и к лучшему, – засмеялась та самая Люся. – Я тебе вот что скажу, дорогуша, с умной-то оно было бы хуже…
– Но ты не представляешь, как глупость может иногда раздражать!
Оля вышла из ванной, щелкнула выключателем, и разговор в кухне затих.
…В гостиной Викентий прощался с Костей Муромцевым.
Оля села за стол и залпом выпила холодный чай, который у нее еще оставался в чашке. Она изо всех сил пыталась уверить себя, что Эмма Петровна говорила не о ней. И даже если о ней – что такого? Ведь редко бывает, когда свекровь сразу находит общий язык с невесткой, для этого нужно хоть какое-то время…
– Оленька, до встречи… – сердечно обнял ее Костя. «Может быть, и он тоже притворяется?» – с отчаянием подумала Оля.
Во втором часу в доме уже не было ни одного гостя.
– Ну, Оленька, ехать тебе домой нет смысла, останешься у нас… – устало сказала Эмма Петровна. – Идем, я тебе в кабинете у Георгия Степановича постелю.
Через некоторое время к Оле зашел Викентий.
– Ну все, спокойной ночи, – ласково сказал он и целомудренно поцеловал ее в лоб.
– Кеша, только недолго! – крикнула из соседней комнаты Эмма Петровна. – Мне еще кое-что надо с тобой обсудить.
– Уже иду! – отозвался он.
Оля, в пижаме, села на постели, схватила его за руки.
– Погоди! – взмолилась она. – А ты где будешь?..
– То есть где я буду спать? – удивленно спросил он. – У себя, конечно.
– Но почему не со мной?
– Оля, так неудобно же при маме!
– Неудобно? Но у нас свадьба через неделю! И потом, она же знает, какие у нас отношения, иначе откуда бы у меня ребенок завелся…
– Вот именно, потому что ребенок, – назидательно произнес он.
– Да я вовсе не для того прошу тебя быть со мной! – с отчаянием произнесла Оля. – Ни о чем таком я и не думала… Просто мне как-то не по себе. Ты мне так нужен!
– Я же говорил, что ты сама еще дитя… Все, спи! – он еще раз поцеловал ее и вышел.
Но Оле решительно не спалось.
Поворочавшись с боку на бок на скрипучем кожаном диване, она вышла на кухню – попить воды.
Эмма Петровна курила, сидя за столом.
– Тоже бессонница? – неловко улыбнулась Оля.
Эмма Петровна стряхнула пепел с сигареты и пристально посмотрела Оле в глаза.
– Скажи, ты это нарочно все придумала? – тихо спросила она.
– Что?
– Это имя.
– Нет, но почему…
– Я молю бога, чтобы у тебя родился мальчик, ведь, насколько я понимаю, в этом случае тебе все равно, как его назвать?..
– Да, но…
– Я, кажется, догадываюсь, кто тебе подбрасывает эти идеи… Твоя тетя, не так ли? Вполне в ее пролетарско-крестьянском духе.
– Вовсе нет, – решительно ответила Оля. – Мне очень нравится это имя – Дунечка, и я буду стоять на своем.
– Вот ты как, – без всякого выражения протянула Эмма Петровна. Сейчас, без косметики, ее лицо казалось несчастным и злым.
– Я не понимаю…
– А я понимаю, что Викентий – последний шанс для тебя, – сухо ответила Эмма Петровна. – Он слишком добр и благороден, и ты вертишь им, как хочешь…
Оля похолодела – в первый раз они с Эммой Петровной ссорились.
– Неправда! – дрожащим голосом возразила она. – Эмма Петровна, я вас очень уважаю, но у меня тоже есть кое-какие права…
– Вот именно! – Эмма Петровна неловко дернула головой и закашлялась от дыма. – Ты влезла в нашу семью и теперь пытаешься распоряжаться нами всеми. Я, честно говоря, уверена, что у тебя с самого начала был план.
– Какой еще план? – растерялась Оля.
– Выйти замуж за Кешу. Обосноваться здесь, связать его ребенком…
– Для чего?.. – возмутилась Оля. – Для чего мне надо связывать его ребенком?..
– Локотковы – старинный дворянский род, – насмешливо произнесла Эмма Петровна. – О нас еще в летописях времен Ивана Грозного упоминается…
Оля засмеялась – ей вдруг показалось, что ее будущая свекровь шутит. Но Эмма Петровна была настроена весьма серьезно.
– А что ты смеешься? Дворянская фамилия, между прочим, на некоторых честолюбивых особ, без роду и племени, действует весьма магически… – проникновенно продолжила Эмма Петровна. – Но главное – наследство.
– А, это то самое, которое Степан Андреевич должен оставить! – с тоской протянула Оля.
– Судя по всему, Степан Андреевич завещает его Кеше, – с гордостью кивнула Эмма Петровна. – Не мне, разумеется, и не племяннику своему, Ивану… а – Кеше.
Оля снова засмеялась через силу. Обвинять ее в том, что она погналась за каким-то там мифическим наследством, которое должен оставить бывший литературный бонза, было нелепо – меньше всего Оля думала о деньгах, когда встретила Викентия. Но объяснить это Эмме Петровне было невозможно!
– Эмма Петровна, какая чушь… – с упреком произнесла Оля. – Прямо помешались вы тут все на этом наследстве! И… и хватит меня им шантажировать! Я прекрасно вас поняла – вы не хотите, чтобы вашу внучку звали Дуня. Это имя кажется вам недостойным дворянского рода Локотковых… Ладно, я не буду настаивать на этом имени. Я нормальный человек, я способна пересмотреть свои взгляды…
– Вот и хорошо, – неожиданно кротко произнесла Эмма Петровна, загасив сигарету в пепельнице. – Очень хорошо, что мы друг друга поняли.
– Тем более что может родиться мальчик, и наш сегодняшний спор окажется совсем бессмысленным, – с раздражением напомнила Оля.
– Действительно! – фыркнула Эмма Петровна.
– Спокойной ночи, – сказала Оля, совсем забыв, для какой цели она заходила сюда.
– Спокойной ночи, – мирно ответила Эмма Петровна. – Да, кстати, дорогуша, надеюсь, мы не станем посвящать Кешу в детали нашего спора?
– Не станем… – буркнула Оля и ушла к себе.
Было жарко, душно… Нелепым и странным казался этот разговор с будущей свекровью. «Эмма Петровна – женщина властная, привыкла всеми командовать. Ей не понравилось имя, которое я выбрала будущему ребенку, и она очень жестко поставила меня на место. Боже, как глупо подозревать меня в том, что я погналась за наследством и дворянской фамилией… Бред!»
Оля повернулась на другой бок. На портрете Георгия Степановича, висевшем над столом, играли блики – казалось, фотография усмехается в полутьме. Покойный хозяин дома тоже не верил в невинные намерения Оли Журавлевой.
Было так обидно, что Оля даже слегка всплакнула.
Совсем недавно ей так нравился этот дом, старинные вещи, его заполнявшие, моложавая и подтянутая Эмма Петровна, ее гости… Но теперь ясно, что этот дом никогда не станет для Оли родным – разумеется, если она не подчинится беспрекословно Эмме Петровне.
«Ничего, мы с Кешей будем жить у меня!» – попыталась успокоить себя Оля.
Но легче не стало. Эмма Петровна считала свою будущую невестку охотницей за чужими деньгами. И та нечаянно услышанная реплика – «глупа, просто клинически глупа!» – относилась именно к ней, к Оле, теперь это было очевидно.
Не слишком удачливой авантюристкой – вот кем считала Эмма Петровна Олю!
Нетрудно догадаться, что свекровь и на расстоянии попытается командовать молодой семьей, а если Оля вздумает сопротивляться, то… «Кеша слишком послушен ей. Его любовь к матери – большое достоинство, но и наказание. Если Эмма Петровна всерьез решит воевать со мной, то она наверняка окажется в победителях, как бы Кеша ни дорожил мной».
Оля, ворочавшаяся с боку на бок, тут же дала себе слово, что ради семьи готова терпеть что угодно. Лишь бы Викентий был рядом, лишь бы будущий ребенок не остался без отца…
«Но почему же, если я готова на все, это противное чувство одиночества продолжает преследовать меня? Наверное, потому, что я знаю – Эмма Петровна никогда не отдаст мне Кешу, пусть он хоть трижды на мне женится. Она и имя у моей дочери уже успела отнять!»
Оля усилием воли попыталась успокоиться, но слезы неудержимо лились из ее глаз. Она так устала за этот бесконечный день, что сон и не думал идти к ней.
Оля встала и, сложив руки на груди, босиком прошлась по комнате.
От батарей несло невыносимым жаром.
«Как глупо… почему я плачу? Ведь знаю же, что мне нельзя волноваться!»
Но чем больше уговаривала себя Оля успокоиться, тем сильнее она заводилась. Она уже не плакала, а безутешно ревела.
Оля включила свет в кабинете и попыталась найти аптечку. Немного валерьянки ей сейчас не помешало бы… Однако все шкафы и ящики покойного хозяина были заперты, сколько Оля ни дергала за ручки. Надо было позвать Викентия, но Оля все не могла решиться. Поджав ноги, она села на высокий кожаный диван, с которого уже наполовину успела сползти простыня, и рыдала. Когда-то в одной военной передаче она слышала, что если самолет уже вошел в штопор и, кружась, стремительно несется носом к земле, то летчику после определенного момента уже невозможно вернуться в нормальное положение – время упущено. У Оли было то же самое состояние – она позволила себе расстраиваться чуть дольше допустимого и теперь не могла остановиться. Слезы буквально душили ее.
