Моя горькая месть - Юлия Гауф
Подонок!
— Люблю тебя, — прошептала ему на ухо. — Слышишь, скорая уже едет, сирены слышишь, Влад? Потерпи, не умирай только.
— Пускай? — в Катю, не иначе, демон вселился сегодня, она за волосы меня дергает, и слезы с новой силой из глаз льются уже не только от душевных мук, но и от физических. — А Полина, а? О ней забыла? А обо мне? Я ради тебя все бросила, поехала с тобой, а стоило этому мудаку появиться, так ты готова всех бросить? И дочку и меня? Еще раз говорю, тебя во всем обвинят, так что вставай!
Катя сошла с ума.
И я сошла с ума, раз про Полю забыла. Ей одной я обязана — девочке своей, которой обещание дала в день ее рождения, клятву дала, что никогда не оставлю, не брошу, как меня бросали. А сейчас предала, пусть и в мыслях, но предала родного ребенка.
Встала с мокрого, прохладного асфальта, и на негнущихся ногах сделала пару шагов к лысоватому водителю злополучной машины.
— Его зовут Владислав Гарай. Владислав Евгеньевич Гарай, — хрипло повторила я второй раз. — Скажите в скорой, и пусть отцу его позвонят. Телефон найти несложно.
— А ты куда, пигалица? — проорал мне вслед водитель, но мы с Катей побежали прочь, под вой сирен карет скорой помощи и полиции.
Куда я?
К нашей дочери.
Влад
Вера шептала мне что-то неясное, и слова ее унес ветер. Вера лицо мое гладила, эти прикосновения я узнаю всегда, отличу от миллиона других — они забирали боль, они давали иную боль, более мучительную и жесткую.
Музыкальные, длинные пальцы мимолетно пробежались по моей коже, и исчезли.
Как и сама Вера. Снова.
И пришла боль, а с ней снова она явилась, издеваясь надо мной: то рядом оказывалась, не прикасаясь, то уходила, а я, как идиот, звал, звал, звал… И когда стало совсем невыносимо, я открыл глаза.
— Ну наконец-то, — первое, что я услышал, это голос отца, бьющий по голове набатом. — С возвращением, сын.
С возвращением?
Закрыл больные, почти ничего не видящие глаза, пытаясь в себя прийти, и понять, что за херня происходит. Я работал. И пил. Это я помню, дни однообразны, и этим я весь год занимался: утром, днем и вечером я филиал поднимал, а ближе к вечеру я поднимал стакан, чтобы к ночи свалиться без мыслей.
Без чувства вины и утраты.
— Я напился. Ты меня в клинику сдал? — голос хриплый, глаза открывать противно, да и само самочувствие мерзкое: голова раскалывается, да еще и эта тошнота позорная.
Полное дерьмо — вот как можно охарактеризовать мои ощущения. Полное. Мать его. Дерьмо.
— Ты под машину попал. Сотряс у тебя, Влад, и пара синяков. Правду говорят про пьяных, — отец хохотнул, а я чуть не заорал от громкого смешка, он мне в мозг иглой впился, — был бы трезвым, так легко бы не отделался. А так всего лишь сотряс, скоро выпишут.
Сотряс.
И я попал под машину… под машину… и воспоминания обрушились огненной лавой: золотые глаза Веры, полные злости, ее руки на мне, ее близость, и визг колес. Вера, она же умерла, я на самое дно скатился, заливая боль выпивкой, и место мне в психушке, раз из-за глюка под машину попал.
Призрак, не человек, нет ее.
Но тем не менее, я прошептал с наслаждением ее имя:
— Вера…
— Она самая. Вера, — отец зол, он не смакует ее имя, а выплевывает. — Дрянь эта Вера, жаль, что выжила. Но ничего, мерзавку я найду, она чуть не убила тебя, идиота. Впервые рад твоей привычке бухать, Влад, но бросить придется. В этот раз алкоголь спас, в следующий — погубит.
Мне нужна тишина. От каждого слова отца голова раскалывается все сильнее, и сильнее, также как и от мыслей, но одно я уясняю точно: Вера жива. И от понимания этого пульс разгоняет застоявшуюся кровь, которая в огонь превращается, и уже почти не больно, а мучительно прекрасно.
Жива. Она жива, и я сам оживаю, пусть и медленно.
— Постой, так это Вера была? Не померещилась мне, да? — сел на кровати, стряхнув руку отца, и за голову схватился. Но хрен я теперь лягу, не после такой сумасшедшей новости. — Да не молчи ты! Я из офиса вышел, ее увидел, но уверен был, что…
— Что белая горячка накрыла, — перебил отец раздраженно. — Да жива она, еще раз говорю, я по камерам проверил. Стояла, выжидала пока ты выйдешь, и издеваться начала, а ты повелся, как полный кретин. Еще есть запись с видеорегистратора того хрена, под колеса которого ты бросился, и над твоим пьяным телом эта сучка тоже стояла, правда, потом убежала.
— Покажи!
— В кровать ложись, у тебя сотрясение мозга, — возмутился отец. — Вылечишься, и…
— Покажи мне эту гребаную запись! Я могу и сам найти, но так выйдет дольше, а ты сам сказал, что мне нужно лечиться. Показывай, — жажда разгорается, заполняет все сознание: сейчас я увижу ее, Веру.
Она в Питере, и она жива. Но как? Сбежала?
И пришла сейчас. Ко мне пришла в первый же день, и похер, что лишь для того, чтобы поиздеваться, главное ведь, что пришла.
— Смотри, идиот. Найду я твою Веру, и за волосы притащу, раз ты так на ней помешался, чтоб наигрался, и забыл, — отец переполнен отвращением, и понять его можно, ведь я полный псих. — Весь в ненормальную мамашу пошел, узнаю это безумие…
Отец продолжил говорить, а я держал в чуть дрожащих руках планшет, и смотрел с жадностью, с диким возбуждением любовался, как хрупкая, до одури желанная Вера подбегает к моему телу и падает на колени. Жаль, лицо волосы скрыли.
Интересно, она улыбалась, глядя на меня — полудохлого? Радовалась, что шутка удалась, ведь иначе зачем ей приходить именно сейчас?
Хотелось бы надеяться, что Вере было хоть немного жаль, самую малость, и я почти верю это, наблюдая, как она наклоняется надо мной — лежащим на асфальте, прикасается к губам. Я и сейчас чувствую ее прикосновение, хотя всего лишь запись смотрю, но пальцы ее ощущаю, дыханием грею.
А потом какая-то смутно знакомая девка утаскивает Веру за собой, и обе сбегают. Вера сбегает от меня.
Снова.
Сука.
— Ее нужно найти, — быстро переслал себе на почту запись, и вернул отцу планшет. — Веру срочно нужно найти, а сейчас позови врача. Мне нужно обезболивающее, и я выписываюсь.
Поиграем, дорогая.
Глава 4
— Люблю тебя, малышка, — прошептала
