Моя горькая месть - Юлия Гауф
Можно ли еще больше ненавидеть?
Можно. Убеждаюсь в этом каждый день и каждую ночь, каждое проклятое утро, когда снова вспоминаю, что ее больше нет.
— Ты пропала без вести, — налил еще сто поверх тех двухсот, которые выделил себе как допинг, чтобы до ночи дожить. — Обломки пианино нашли, тряпки твои нашли, фотографии обгоревшие, а тебя — нет. Так оставь меня в покое!
Вера… Вера не меньшая дрянь, чем я сам, и не стоит обожествлять ее образ, хотя тянет иногда. Всегда тянет, но разум пока со мной, пусть и алкоголем затуманен. И я помню все, что Вера натворила, помню ее смех, помню ее пальцы на моей спине, стоны…
— Сука, — бокал разлетается об пол на осколки, под ногами стеклянная крошка и виски, а я понимаю, что пора уходить.
К людям пора выйти, иначе я окончательно двинусь. Даже на нравоучения отца согласен, на что угодно, лишь бы не это черное одиночество, которого всегда искал, а получив не оценил.
Дерьмо это одиночество.
Вышел, легкие наполнил запах озона, на языке вкус виски и грозы, и меня ведет, шатает, как вусмерть пьяного… да я и есть пьян, я почти покойник. Гребаная лгунья умерла, пропала, и я вместе с ней пропал.
Что-то не то.
Помимо озона пахнет знакомой цветочной сладостью, такой на стыке лета и осени в садах аромат стоит, так Вера пахла. Вера…
Она.
Стоит. Вся в черном: платье цвета вороного крыла, шоколадные волосы черным отдают, а губы красные, будто в крови или в ее любимом вишневом соке, который я лишь с ее губ любил пить. И взгляд ее невозможный — золото и злость.
— Вера, ты… какого хрена? — все, что могу я сказать, иду к ней как сквозь туман, а сердце сейчас разорвется.
Я звал, и она пришла, я ведь постоянно звал, только этим и занимался. Вслух, и мысленно, и ночами в своих уродливых снах лишь она была, и вот, стоит, и губы кривит усмешка.
Недовольна моими словами.
Галлюцинация.
— Пошла вон!
— Да ты пьян, Влад, — она отошла на шаг, не позволяя к себе прикоснуться. — Не трогай, мертвых нельзя касаться, разве ты не знаешь?
Она не мертвая, я ведь чувствую жар ее кожи, вижу тень от фигуры, и отражение фонарей в любимых, ненавистных глазах. Сердце заходится, сердце сейчас остановится, не выдержав этого безумия — у меня белая горячка?
Похер. Галлюцинация, бред, призрак, мать ее, мне необходимо дотронуться до Веры, поцеловать ее ягодные губы, сжать до синяков… да хоть кончиками пальцев бы к ней прикоснуться, и если я сошел с ума, если я сбрендил, то так тому и быть, и я охренеть как рад этому.
— Ты жива. Жива, — выдохнул, и почти схватил ее. Шаг, еще, и еще, а она ускользает от моих пьяных глаз, сливается с ночью, мельтешит у меня перед глазами, и смеется весело. А затем я чувствую ее руки, обнявшие меня со спины — так Вера делала, подойдя ко мне, когда я стоял у окна, и думал о ней, о том, что будет с нами, когда я за сестру отомщу.
Как выяснилось, ничего. Пустота.
А сейчас вот руки ее, мимолетное объятие горечью плещет, и прикосновения больше нет, исчезла Вера, черт бы ее побрал.
— Стой! Стой, Вера, подожди, — оборачиваюсь, ведет еще сильнее, опьянел от ее призрачной близости и от собственного сумасшествия, а впереди фигура ее — узнаю из миллиарда, и я за ней, не видя ничего и никого.
И не замечая визга колес, лишь лобовое стекло, а затем приходит темнота.
И Вера.
Вера
Колеса завизжали, царапая асфальт, сигналы машин оглушили, и я обернулась. Обернулась, чтобы увидеть мощную фигуру Влада, отлетевшего от удара авто.
Что я наделала? Дьявол, что же я наделала! Он же пьян был, а я…
— Влад, — думаю, что кричу, но я шепчу, в горле будто кровь, и я ног не чувствуя, несусь обратно, к нему. — Влад!
— Эй, я не виноват, ясно? Все видели? Он сам выбежал на дорогу, светофора нет, пешеходки тоже, я не виноват, если что, — заорал на всю улицу тот, кто Влада сбил.
И он прав.
Не водитель виноват, а я. Поиграть захотела в призрака, я ведь именно призраком и чувствовала себя весь этот год — ни живой, ни мертвой, застрявшей на Земле, и не вырваться из оков мыслей, связавших меня, как пленницу.
Поиграла.
— … в тюрьму не сяду, у меня видеорегистратор зафиксировал…
— Скорую вызовите! Скорее же! — закричала, и на колени упала перед Владом, боясь увидеть самое страшное.
Что своего я добилась, и еще один из семьи Гарай на моих глазах умрет. А если Влада не станет, то и мне не жить, и я отчетливо это осознаю. Люблю, права Катя, люблю нездоровой, больной любовью, которая не счастье, а наказание, которое я заслужила.
И больно хочу сделать, но не убить, не чтобы Влад умер. Только не он!
— Пожалуйста, только живи, — прошептала, и, наконец, дотронулась до его лица — бледного в свете фар и фонариков от мобильных телефонов собравшихся зевак. — Ты ведь не оставишь меня? Я не справлюсь без тебя, я уже не справилась…
Глупости срываются с языка, глупости в мыслях, каша полная. Веду пальцами к губам Влада, и чувствую дыхание, о Боже мой! Он жив!
— Дура! Вера, чтоб тебя, сваливаем отсюда, быстро, — Катя подбежала, волшебство момента разрушила, и тянет меня. — Вставай, и пошли.
— Нет, Влад ведь…
— Да пусть сдохнет этот Влад, велика потеря, — с неожиданной агрессией выплюнула подруга.
И я захотела ее ударить. Впервые в жизни захотела причинить боль кому-то помимо Влада, за слова эти гадкие. Да как она может? Но я не бью, я не оборачиваюсь даже, продолжая на коленях стоять и лица любимого касаться, еле сдерживая себя, чтобы не упасть ему на грудь, и в рыданиях не забиться, требуя, чтобы встал.
— Я не оставлю его, а ты иди, Кать.
— Ты говорила, что не ненавидишь, ты разве не этого добивалась, дура? Да сейчас скорая приедет, полиция, и тебе крышка, — Катя сильнее, ей почти удалось оттащить меня от Влада. Почти. — У тебя паспорта нет, здесь камеры повсюду. Обвинят не водилу, а тебя, если что с этим скотом случится.
— Пускай.
И плевать.
Пусть обвиняют. Если что случится… это ведь если Влад умрет? Тогда на все плевать, его больше жизни люблю, хотя никогда простить не смогу, и даже встреча эта наша навечно в памяти останется.
