Ирина Алпатова - Набор фамильной жести
В палату она заходить не стала, исчезла, будто сквозь пол провалилась.
– Наконец пришла, – сказала тетя безо всякого выражения. – А я уж думала, ты больше не появишься.
Только минуту назад Паша боялась тетиных возгласов, слез, а теперь испытала острое разочарование – вместо радости нагоняй. Но, пожалуй, так было даже лучше. По крайней мере, тетя была в порядке и совершенно владела собой.
– Собирайся, – тихо сказала Паша, стараясь, чтобы и ее голос звучал ровно и спокойно.
– А нечего мне собираться, я всегда готова. – Тетя тяжело поднялась и ухватилась за спинку кровати. И только тогда стало заметно, как она дрожит. Паша потянула с кровати одеяло, чтобы набросить на тетины плечи, но та оттолкнула ее руку:
– Нет, ничего не возьму отсюда. Ненавижу.
Уговаривать было бесполезно, и Паша на секунду растерялась, а потом потащила с себя халат Ленского. Конспираторы… Тетя позволила накинуть его на себя, и Паша заметила, что пестрый свитерок тоже был при деле.
– Тетя Геля, по лестнице босиком пойдете, а тапки потом обуете. – Тетя, не глядя, просто переступила на месте и пошла к двери. На полу огромной кляксой остались чернеть тапки-лыжи, Паша подхватила их и пошла следом. Шуры за дверью не оказалось, и они вдвоем двинулись к лестнице. Слава богу, Ленский догадался подняться на два пролета и теперь светил тете под ноги. И тут Паша услышала голоса.
– В чем дело, что за шум? Ты чего по ночам шляешься?
Паша замерла, узнав голос старого Марчелло, а Ленский тут же погасил фонарик. Стало темно, но не настолько, чтобы заведующий не смог их разглядеть.
Паша и Ленский стояли не шевелясь, а тетя, обеими руками держась за перила, продолжала спускаться к освещенной площадке. Казалось, что она ничего не слышала, но ее движения стали суетливей, и Паша испугалась, что старушка просто скатится вниз, как это однажды случилось с ней самой.
– Нада мне была, вот и хожу. Я на завтра отпроситься хотела. Мне нада.
– Ты что, другого времени не нашла, дура старая? Отпроситься ей. Совсем распустились, ходят как у себя дома. Чтобы духу твоего тут не было! Взяли моду шляться по ночам…
– Ушла уже, ушла. У миня порошок кончился, стиральный… и мыло… а Римма уехала…
– Нет, я не понял, ты что, напилась? Или обкурилась? Пошла вон, я сказал!
– Да ушла уже… – голос Шуры медленно приближался, и было ясно, что старик Марчелло идет за ней следом.
Ленский выразительно махнул Паше рукой и стал беззвучно подниматься навстречу голосам, но Паша вместо того, чтобы идти вниз, будто примерзла к лестнице. Конечно, Марчелло был Ленскому не противник, но мало ли что. Ей было страшно оставаться, но еще страшней бросить Ленского на произвол судьбы. А тут еще в памяти всплыла рожа дядьки-сторожа на воротах… Похоже, что Шура снова остановилась и что-то залопотала, но заведующий, кажется, окончательно потерял терпение. Они оба были уже почти у двери, и тут Шура вдруг громко сказала:
– Батюшки светы, никак тама горит што-то! Ну да, вроди дымом тянит…
И в подтверждение Шуриных слов где-то в противоположном от них конце коридора густой сочный бас громко и с удовольствием произнес:
– Эвакуация, товарищи! Эвакуация! Только без паники!
Заведующий, так и не появившись на лестнице, видимо, бросился на голос, а возникшая из коридора Шура двинулась на Пашу:
– Че встали-та! На выход скорее, пока Николаша старые газеты жгет… добралси-таки…
Николаша… газеты… Так, значит, левитановский голос и в самом деле принадлежал ему? Ничего себе, жертва пожара… Да Николаша явно наслаждался ситуацией.
Через пару минут они были на улице. Если Коляша и устроил маленький пожар, то с этой стороны его видно не было, по крайней мере пока. Ленский шагнул к тете и подхватил ее на руки, точно ребенка. Паша, сжимая в руках тетины тапки, затрусила следом и, лишь наступив в темноте на ветку, сообразила, что идет в одних носках. Ну что же, тапки все-таки пригодились.
Она в последний раз оглянулась назад – здание по-прежнему оставалось темным, хоть бы пара окон засветилась…
– А там и в самом деле пожар? Они не сгорят?
– Да пряма пожар тебе. Николаша в туалете две газеты старые поджег, да и то они сырые, один дым. И он не дурачок какой, понимает, – ответила Шура, а тетя тихо хмыкнула.
Чипс несколько раз чихнул, давая понять, что заждался и рад их появлению. Тетя Геля и Шура были устроены на заднем сиденье, и он не очень охотно к ним присоединился.
– Я ботинки оставила под лестницей, – сообщила Паша, не обращаясь к кому-либо конкретно. Она почувствовала себя в их команде слабым звеном, завалившим финал столь блестяще проведенной операции.
Неожиданно ей ответила Шура:
– Эта черные страшные-то? А я-то гадала, где Николаша их взял? Так они вроде мужские, и Николаша тута как тута, не растерялся…
– Так ты все-таки его сейчас видела? – уточнила тетя.
– Ну, ясное дело, видала. – Шура вдруг потеряла интерес к этой теме и замолчала.
– Извините, Паша, не укараулил я ваши ботинки. Я вам возмещу. – Ленский подал голос впервые, после того как они оказались в машине. Ох и неласковым был этот голос. Она не сразу сообразила, что именно он собрался ей возмещать? Потерю ботинок?! И, оказывается, теперь они снова были на «вы».
Паша столько раз рисовала в своем воображении сцену спасения тети, так страстно этого желала. А теперь не испытывала ничего, кроме тупой усталости.
– Тетя Геля? Вы как себя чувствуете?
– По ситуации, девочка, по ситуации, – голос тети звучал слабо, но Паша решила, что повода для волнения нет. – Этот пес не кусается?
Чипс пренебрежительно зевнул, отвечая на тетин вопрос, и, наверное, забился в угол, не подавая больше признаков жизни. Старушки повозились, устраиваясь, и тоже, кажется, задремали. По крайней мере, обе сидели совершенно тихо, и вообще можно было подумать, что все они едут с похорон. Главное, молчал Ленский. Он вообще больше не обменялся с Пашей ни взглядом, ни словом. Она просто перестала для него существовать.
Но на душе у Паши было тяжело вовсе не от этого. Просто она очень устала и перенервничала. А пока они доедут до дома, Паша придумает какую-нибудь фразу, такую ловкую, что он прекрасно поймет, что она не только благодарит его за помощь, но и просит прощения за дурацкие подозрения на его счет. И уж его дело, извинит он Пашу или нет. Пожалуй, она начнет так: «Знаете, Ленский, я очень вам благодарна, и я была не права, и…» Что должно последовать за этим «и», никак не придумывалось, от бесплодных мыслей начала болеть голова, и Паша, не придумав ничего лучше, просто в очередной раз уснула. Почему-то ее организм решил отоспаться за все бессонные ночи именно здесь и сейчас.
