Женевьева Дорманн - Бал Додо
Когти изысканно розового цвета мелькали перед ее носом, а тон по-прежнему оставался сладчайшим, хотя Тереза уже начинала понимать, что Бени не собирается уступать ей дом. Ее охватила ярость, но она не сдавалась. Чтоб она сгорела, эта «Гермиона», если она не ей достанется.
— Бени, деточка, будь я на твоем месте, я бы сделала так я бы продала дом с подсобными помещениями правительству за хорошую цену, какой он ни есть, там можно разместить даже детский лагерь, можно даже больницу оборудовать. Потом я бы попросила дядю Лоика оказать любезность и уступить мне участок по ту сторону дороги и построила бы красивый новый дом, прочный, современный, оборудованный резервуаром для воды, электрогенератором и даже микроволновой печью. А еще из «Гермионы» можно сделать отель класса люкс, ведь туризм сейчас быстро развивается. Это, конечно, потребует переделки, но тут мы могли бы тебе помочь. Даже пойти на кое-какие затраты, ведь надо будет углубить лагуну, чтоб в ней плавать или лодки швартовать можно было. Внизу лужайки перед рощей филао нужно выкопать бассейн. В старом пороховом складе устроим лодочные ангары, а в беседке для влюбленных будет прекрасный бар на свежем воздухе. Участок возле моря идеально подойдет для пикников, тем более что вокруг полно хвороста. Ты понимаешь, что я имею в виду: мы устроим что-то вроде Средиземноморского клуба в миниатюре, но более утонченного, с катамаранами, парусными досками, понтонами для ловли крупной рыбы, короче, клуб-отель для изысканного отдыха. Клуб «Гермиона», звучит внушительно, разве нет? Я уверена, он быстро начнет приносить неплохой доход. Вложенные деньги быстро окупятся. Вот что бы я сделала, если бы была на твоем месте. А что ты об этом думаешь?
— Что я об этом думаю… — медленно произнесла Бени. — Вы на своем, а не на моем месте, тетушка.
Лоику показалась, что Тереза сейчас лопнет, но трусливая мужская осторожность не позволила ему вмешаться в спор враждующих самок. В глубине души он был на стороне Бени, он даже мысли не допускал превратить «Гермиону», дом, в котором он вырос, в туристический клуб.
Дом и всю обстановку «Гермионы» унаследовала Бени, но содержимое сейфа, в котором лежали драгоценности, было распределено между всеми детьми мадам де Карноэ, согласно ее воле. Это был болезненный для Бени момент, в свое время она была единственная, кто был допущен к сокровищам этого сундука. Она любила сопровождать туда свою бабушку, когда была еще ребенком, всякий раз визит к сейфу был особо торжественно обставлен, и при ней бабушка выбирала украшение, которое собиралась надеть. Это было как проникновение в пещеру Али-Бабы, к заколдованным сокровищам волшебных сказок.
Вдвоем они входили в кабинет мадам де Карноэ, подходили к черному массивному несгораемому шкафу, занимавшему там весь угол. Дверь кабинета закрывалась на ключ, занавески задергивались, и никто не мог их побеспокоить. К шкафу придвигали два кресла. Девочка с замиранием сердца следила за каждым движением, которое приближало их к сокровищам; короткий круглый ключ по очереди вставлялся в четыре замка, слышны были тихие щелчки шифра, известного только бабушке: потом из завещания стало известно, что это «1896» — год рождения Жан-Луи де Карноэ. Потом массивная дверь с шумом насоса поворачивалась на петлях, и Бени дрожала от волнения перед темной бездной, где луч карманного фонарика высвечивал ворох коробочек, стопки бумаг, конвертов, перевязанных резинками, и всевозможной формы футляры, которые мадам де Карноэ доставала из этой темноты. Опираясь на ее плечо и устроившись поудобнее, Бени разглядывала собранные многими поколениями драгоценности, извлеченные из бархата и кожи.
Мадам де Карноэ носила их редко. Но любила приходить к ним, как на свидание, любоваться ими, прикасаться к ним, возвращая каждому свою сентиментальную ценность в счастливых воспоминаниях праздников и дней рождения. Каждое украшение делало ее моложе на десять, двадцать, пятьдесят лет. Говорила она, обращаясь к Бени, но это были скорее мысли вслух. «…Смотри, это траурный убор моей бабушки. Черные жемчужины в белом золоте. С горем тогда не шутили. В течение года вдова должна была носить только черное…» Из этих браслетов, ожерелий и колец, как призраки, возникали из небытия тонкие запястья, изящные шеи, хрупкие пальцы. «Смотри, эти ушные подвески из черного жемчуга принадлежали Жанне, моей матери… А это часы твоего дедушки Отрива, послушай, как они звонят… Боже мой, свое обручальное кольцо я могу надеть теперь только на мизинец, представляешь! А это колье с сапфирами и бриллиантами твой дедушка де Карноэ привез мне однажды из Южной Африки, он ездил туда по делам и задержался дольше, чем следовало. Такой дорогой и настолько безумный подарок, что я тут же задалась вопросом, какие угрызения совести толкнули его на это… Твой дедушка деньги на ветер не бросал. Не скаредный, нет, но экономный. Он не имел привычки делать такие шикарные подарки без достаточного основания. Никогда не забуду, как он протянул мне этот футляр, с видом собаки, которая стащила окорок. Тсс! Я почти не носила это колье. Я не очень его люблю… Видишь кольцо-кастет, в 1940 году была мода на большие тяжелые перстни с печаткой. Жан-Луи заказал мне это в Порт-Луи. Я носила его на правой руке, и можешь себе представить, однажды чуть не искалечила твоего дядю Лоика, за то, что он несносно вел себя. Шлепок получился сам собой. Я забыла о перстне, а бедный ребенок получил удар в висок, он едва уцелел, синяк держался не меньше недели. Ты представляешь, в каком отчаянии я была! Мало того, этот невыносимый мальчишка на вопросы, что с его лбом, с жалобным и торжествующим видом отвечал: ничего, это мама меня била. Мне было невыносимо стыдно! Больше я никогда не шлепала мальчиков, даже если они вели себя отвратительно. Не было необходимости. Я просто снимала кольцо, и они понимали, что обстановка накалилась. Внимание, мама сняла кольцо! И в тот же миг воцарялось спокойствие… Посмотри, три продолговатых рубина на перстне в наборе с браслетом, это тонкая шутка моей матери. В молодости я была очень вспыльчивой и однажды, в гневе, разбила вдребезги китайскую фарфоровую вазу. Мать ничего не сказала мне, но вскоре на день рождения подарила мне эти рубины, которые, как говорят, утихомиривают вспыльчивых… А этот маленький солитер, это на мое тридцатилетие. Он совсем небольшой, но я всегда любила его и носила часто, смотри, по нему видно, что его часто надевали… Нет, Бени, я не могу тебе подарить его. Девушки не носят бриллианты. Но запомни, когда ты перестанешь грызть ногти, я подарю тебе вот это — куда же она запропастилась? А, вот она — эту прелестную жемчужину мне подарили на бал моего восемнадцатилетия. На мне было белое платье из органди с синим бархатным поясом, а в длинную косу были вплетены маленькие искусственные розочки. Это было восхитительно».
