Джастин Харлоу - Муки ревности
Выскочив из леса вслед за лающими гончими, все оказались в открытом поле. Скакавший впереди Шаннон Амадео с легкостью преодолел каменную стену. Шаннон увидела только мелькнувшие задние ноги лошади, и тут же наступила ее очередь. Вспомнив, что Песню Океана нужно только направить в сторону препятствия, она так и поступила. Они спокойно перепрыгнули стену, и, приземлившись, Шаннон увидела двух охотников, уже без лошадей, отряхивавших свои костюмы. На краю поляны Шаннон заметила смотрящего на нее Амадео, и оттого, что он видел ее прекрасный прыжок, ее охватила радость.
Пока солнце медленно всходило на бледном небе, охотники неслись по холмам и равнинам Турени. Через несколько часов после полудня с деревьев исчезли последние клочья тумана, обнажив приглушенные цвета октября. Мокрая трава отсвечивала золотом, черные грачи кружили над голыми ветвями деревьев. Земля под ленивым осенним солнцем отливала всеми красками охры, золота и меди, словно догорающий костер — последнее буйство красок перед тем, как толстый слой снега укроет землю на долгую зиму.
Часа в четыре Шаннон стала уставать. Когда солнце начало клониться к горизонту, то и Песня Океана, казалось, утратил интерес к погоне. Наконец Шаннон повернула лошадь к дому, а наиболее ревностные, неутомимые любители охоты скрылись вдали. Никто не мог предсказать, удастся ли настигнуть оленя, но Шаннон предпочитала этого не видеть. Она уже давно заметила на боку одного из охотников длинный нож, и знала, что он предназначен для того, чтобы перерезать горло добыче — косуле или оленю.
Скача галопом по темнеющей долине, Шаннон уловила среди деревьев какое-то движение. Двое охотников, мужчина и женщина, привязали своих лошадей к дереву, и Шаннон испугалась, что что-то случилось. Но она тут же узнала графиню де Вошамп в объятиях ливрейного лакея, который нетерпеливо расстегивал ее жакет. Их смех эхом разносился по лесу, они не обратили на нее внимания. Проехав мимо, Шаннон не смогла удержаться и оглянулась. Они лежали на опавшей листве. Шаннон почувствовала укол зависти, вспоминая чувственную дрожь от прикосновения тела к телу, которую не испытывала уже много месяцев. Лишь один мужчина возбуждал в ней трепет желания, но Шаннон решительно выбросила из головы его образ. Пока она в одиночестве ехала домой, ей казалось, что лес полон страстных вздохов королей династии Валуа и их придворных, которые с одинаковым рвением предавались охоте и любви.
По случаю крупнейшего бала в этом охотничьем сезоне на подъезде к замку Ле-Турель была зажжена тысяча факелов. Горящие в окнах фасада люстры отбрасывали свет на усыпанный гравием передний двор, куда подъезжали автомобили. Гостей встречали у входа лакеи в серых ливреях и напудренных париках. Среди трехсот гостей в вечерних туалетах, кроме «всего» Парижа и представителей крупнейших аристократических домов, были и такие, кто приехал сюда из Мадрида, Акапулько и Афин. Среди лимузинов, «шевроле» и «мерседесов» стояло закрытое ландо, запряженное четверкой лошадей. Оно принадлежало эксцентричному молодому барону де Гане, который уже несколько лет придерживался обычаев восемнадцатого столетия. Его замок освещался только свечами, и, как говорили, он купался перед камином в медном корыте. Сейчас он как раз выходил из своего экипажа в напудренном парике, одетый в шелковые панталоны до колен, сюртук. Держа в руке лорнет, барон прошел в дом, оставляя за собой запах розового масла.
В начале девятого Шаннон под руку с Фабрисом уже шла по коридору. Она была одета в длинное, до пола, платье из серо-бежевого тончайшего шелка. Его напоминающий веер лиф, схваченный на талии алым шарфом, искусно подчеркивал открытые плечи. Это необычное платье было в последнюю минуту взято напрокат у «Диора».
— Сегодня вечером вы выглядите очень представительно, Фабрис. Где вы взяли эту маленькую безделушку, которая у вас на лацкане?
Он на секунду остановился около лестницы, поправляя белый галстук.
— Безделушку? Вы шутите? Это же личный орден князя Хорлингера фон Шварценбурга. — Он стряхнул воображаемую пыль с покрытого эмалью креста, окруженного лучами из полудрагоценных камней.
— За какие заслуги?
— За заслуги в деле восстановления фамильного замка.
— Ну, сегодня вечером вы такой медали не получите, — заметила Шаннон. Фабрис засмеялся.
Когда они спустились по лестнице, гости уже проходили в пуссеновский салон. Дальние двери были открыты, освобождая проход в длинную галерею, где уже начались танцы. Шаннон решила, что никогда не видела в одной комнате столько эффектно одетых женщин, и подумала, что для того, чтобы создать весь этот неповторимый водоворот красок, потребовалось обобрать все парижские дома высокой моды. Видимо, пришлось опустошить и кофры ювелиров Фобурга, да и банковские сейфы тоже лишились своих сокровищ ради того, чтобы украсить руки и шеи дам высшего света. Мужчины, одетые в строгие вечерние костюмы, соревновались по-другому, надев на себя медали, ордена и цветные шарфы.
Музыка Оффенбаха влекла Шаннон в танцевальный зал, где под хрустальными люстрами вовсю кружились танцоры. Обернувшись к Фабрису, она обнаружила, что тот зачарованно смотрит в угол комнаты.
— Посмотрите! — сказал он, недоуменно моргая глазами. — Это чудо, мираж! Какая красота!
— О чем вы?
Толпа расступилась, и она увидела барона де Гане, стоящего с робким видом девушки, пришедшей на первый в жизни бал. Увидев, что на него пристально смотрит Фабрис, барон застенчиво опустил глаза.
— Простите, дорогая, — пробормотал ее сопровождающий. — Меня зовет судьба.
— Конечно. — При любых других обстоятельствах Шаннон была бы недовольна, что ее оставили. Но сейчас она не могла удержаться от улыбки, видя, как Фабрис приближается к барону, и слыша, как он говорит ему: «Вы очаровательны, месье».
Через несколько мгновений перед Шаннон возник худой молодой человек с голубыми глазами и чувственным ртом и поклонился. По шраму на левой щеке и немецкому акценту она поняла, что это сын американской кинозвезды и немецкого князя. Шаннон встречала его прошлой весной в Монте-Карло после того, как тот едва не разбился на Гран-При.
— Имею честь пригласить вас на следующий танец, мадемуазель.
— Буду счастлива. — Она улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой.
Они составили идеальную пару: мужественный гонщик и красавица, чье появление вызвало на балу многочисленные пересуды. Шаннон появлялась на обложках всех крупнейших европейских модных журналов — от «Вог» до «Мари-Клэр» — и после того, как Норман Паркинсон ее открыл, стала одной из пяти-шести человек, определяющих стиль своего поколения.
