Я - твое наказание - Наталья Юнина
— И как? Не сильно расстроился?
— Плакал все месяцы.
— Ну, Вадим.
— Какой ответ, такой и вопрос. Я хочу назвать ее Наталья Вадимовна.
— Хм…Наталья Даровская красиво. Мне нравится, но… Наташка какашка. Может, лучше Таня?
— Танька — Ванька. Танюха — грязнуха. Танюха — ванюха. Танюха шишку тебе в ухо. Танюха бойся оплеухи. Татьяна — обезьяна.
— Не продолжай. Какое тебе еще нравится имя?
— Александра.
— В принципе красиво, но есть но. Это Саша, — не сразу понимаю о чем она толкует. И лишь, когда у Насти меняется выражение лица, доходит. — Что, старая любовь не ржавеет?
— О Господи, Настя. Что ты несешь?
— А давай назовем дочь Артем. Полное имя Артемида, а между собой будем звать Артемка.
— А давай ты не будешь заниматься херней? У каждого имени можно придумать обидное прозвище. Если на это ориентироваться, то можно кукушкой двинуться.
— Ладно, ты прав. У всех можно придумать обидную рифму.
— Есть одно исключение.
— Какое?
— Вадим, — как ни в чем не бывало произношу я. — Вадим не победим. У меня отсутствуют обидные рифмы.
Настя на секунды призадумывается и…ничего не придумывает.
— Иногда ты меня реально бесишь.
— Пусть это будет нашей самой большой проблемой.
* * *
Когда все легко и хорошо — это вызывает кучу вопросов и ощущение чего-то грядущего неприятного. Хотя, мне грех жаловаться, Настины роды это какой-то образец идеальности. Да и дочка, несмотря на то, что я еще не вполне осознаю ее появление, здорова.
— А я боялась, что с этим будут проблемы. А она нормально сосет грудь! — радости полные штаны. Правда, я пока не могу разделить с ней эту радость. Это как бы моя грудь. И тут перед глазами наяривает танцующий Лещенко: прощай! Под белым небом января мы расстаемся навсегда. Прощай! И ничего не обещай. И ничего не говори, а чтоб понять мою печаль… на оккупированную грудь смотри.
Твою мать, еще и январь за окном. Удружил Лев Валерьянович.
В принципе картинка залипательная. И какая-то умиротворяющая, что ли. Не так я себе все представлял. Младенцы, чего греха таить, всегда ассоциировались с чем-то мало привлекательным, красным, отечным и крикливым. Но ничего этого я не замечаю.
Первый облом случается утром следующего дня, когда корзина выбранных Настей детских вещей оказывается пустой. Скажи я ей об этом и у нее случится психоз. Учитывая, сколько она их выбирала. А самое хреновое, что я не знаю ничего о том, что нужно, кроме кроватки, пеленального столика, подгузника и присыпки. И это мне показалось полной задницей, ровно до тех пор, пока я не получаю звонок от Насти.
— Меня переводят в обсервацию или что-то такое. И ребенка не дают.
— Не понял. Что случилось?!
— Мне стало плохо ночью. Оказалось, высокая температура и…
Дальше я воспринимаю все с трудом. Полный идиотизм. Так не бывает. Все же было хорошо. Идеально!
И нет, это не галлюцинация. Какая инфекция, какая лихорадка и на хрен антибиотики, противопоказанные при грудном вскармливании? Сюр какой-то.
Но настоящий сюр для меня наступает, когда Настю переводят в плату интенсивной терапии. Хотя, какой это сюр? Это полный пиздец. Еще никогда мне не хотелось так послать всех на хрен. От многочисленных родственников до персонала. Сука, выводят из себя все. И только на удивление малая спокойна как удав. Понимаю, что вот-вот останусь с ней один на один и это немного отрезвляет, и отвлекает от происходящего. Страшно? Очень.
— Не волнуйся, мы тебе поможем. Ты же уже купил необходимые вещи? — спасибо двадцать первому веку и продавцам, которые знают все. Были бы деньги.
— Купил и, нет, спасибо, Марина, я справлюсь сам.
— Вадим, ты давай не храбрись, — вставляет свои пять копеек можно Гергердт старший.
— Еще раз, Костя. Я справлюсь сам. Если мне что-то понадобится, я спрошу у вас совета.
* * *
Чувство такое, что я нахожусь в какой-то другой реальности. И вот я один на один с ребенком, который вполне себе мирно спит в переноске. И я, который лишний раз боюсь пошевелиться. Но понимаю что надо. По хер, что и кто там говорит про тугое пеленание, я за нескончаемую, по ощущениям, ночь, благодаря многочисленным мамкинским форумам, однозначно для себя решил, что никакого пеленания не будет.
Вот уж никогда бы не смог подумать о том, что собственная дочь сможет меня отвлечь в такой период от идиотских мыслей. И это при том, что от переизбытка информации о новорожденных, с каждым часом я все больше и больше в диком напряге. Всего один день благо без катастрофы, но я уже в полной мере осознаю, насколько эгоистично было с моей стороны не интересоваться всем этим. А ведь сейчас максимум на что я был бы способен, это подержать ребенка и сменить подгузник через не хочу, будь рядом со мной Настя. Потому что так проще.
И звонить страшно, и оставаться в неведенье еще хуже. И надоедать тоже нельзя, иначе и телефон на хрен заберут, и не посмотрят ни на что.
— Ты как?
— Хорошо, — херня. Нет, не так. Полная херня. И вроде голос ее, но то ли ревела, то ли хрен пойми что. — А вы?
— У нас все нормально, так что можешь не переживать.
— И что, никто не помогает?
— Да вот гусь твой помогает. Он мне в качестве собеседника. Как забрал Наташу домой, так этот говнюк смилостивился ко мне. Не нападает, не угрожает. Кажется, слушает мои речи.
— Прости. Я не так все это представляла. Каждый час хочу звонить, а потом одергиваю себя, что буду вам мешать или будить. Слушай, мне кажется, я тебе это никогда не говорила, даже не знаю почему. Я тебя люблю. Мы как-то в машине с тобой ехали и ругались после того, как ты забрал меня из кафе, когда я там встречалась с Артемом. Я тогда вообще не про него говорила, а ты и не понял.
— Если честно, я и сейчас не понял.
— Я тогда сказала что-то вроде я тоже не понимаю, как я влюбилась в мудака. Это было про тебя. Я тебя имела в виду.
— Да ты ж моя прелесть.
— Ты хоть и бываешь гадким, но ты же хороший. Пообещай мне кое-что. Если я того самого, ты же не бросишь ее?
— Херню не городи.
— Пообещай.
— Все будет хорошо, Насть. И я не собираюсь никого бросать. А вот, если ты решишь что-то такое, я твоего гуся
