Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
Как-то все перед глазами у меня начало сдвигаться вбок, и уши как будто заложило ватой. Мариша, ее слишком большое лицо, рыжие кудри, такие беспорядочные, большие голубые глаза чуть навыкате, крепкая шея, темный, почти черный янтарь, плохой камень, не надо носить черные камни, они притягивают горе…
– Ты слышишь меня?
Я с трудом открыла глаза. Как неприятно, мокро…
– Пей воду, пожалуйста, Лёля… Скажи что-нибудь!
– Почему так мокро?
– Я поливала тебя водой.
– Ты дура… – Я приподнялась на локте и огляделась. – Что мы здесь делаем? – Быстро, рывком вернулось всё, от чего я попыталась уйти хотя бы ненадолго. – Я ненавижу тебя!
– Лёля, Лёлечка… – Мариша обняла меня и крепко прижала к большой груди.
Я оттолкнула ее изо всех сил, которые у меня были.
– Уйди от меня! Слышишь? Никогда больше ко мне не приближайся! Что ты сделала? Ты сломала мне всю жизнь!
– Да почему, Лёля… Ну прости меня… Я много раз хотела сказать тебе. Но я сама привыкла к этой мысли, понимаешь, сама поверила в это…
– Ты же не сумасшедшая! Ты ездила к ней на кладбище и верила, что она живет в Австралии?
Мариша молчала. Мне хотелось изо всех сил дернуть ее за рыжие кудри, так, как я делала в детстве, когда Мариша вредничала и отвечала всё за меня. Мариша ловко перехватила мою руку, подержала немного и отпустила.
– Ты мне рассказывала, что мама, уезжая, сказала: «Ну вот, теперь я вам могу всё рассказать…» И я все эти годы думала – что она хотела рассказать? Что? Что мы приемные? Какую-то свою страшную тайну, что?
– Наверное, что она болеет… – неуверенно проговорила Мариша.
– Наверное? Ты сама это придумала? Зачем?
– Не знаю… Я как-то постепенно сама поверила… – повторила Мариша.
– Ни во что ты не верила! – крикнула я. – Как ты могла за меня решить мою жизнь? Я всю жизнь, двадцать лет, живу с сознанием того, что мама нас бросила, что произошло что-то, что заставило ее уехать. Чего только я не придумывала! А она – она просто… – я с трудом выговорила это, – умерла от сердечного приступа. Ужас, ужас какой… – Я села на землю, слезы не давали мне смотреть на Маришу и говорить. Мне было плохо, больно, тяжело, и деваться от этого никуда не было возможности. Больше всего я хотела бы сейчас исчезнуть – совсем, чтобы не было больно и чтобы не было этого мира, в котором нет больше мамы и есть лживая, подлая Мариша, решившая всё за меня раз и навсегда.
– Лёля, Лёлечка, сестричка моя… – Мариша села передо мной на корточки. – Я всё время хотела тебе всё рассказать… Но просто не знала как. Не могла выбрать момент. А потом я придумала эту страничку и, знаешь, мне как-то самой стало легче.
– Ты – издеваешься?
– Нет. Как будто мама живет где-то там, взрослеет, стареет, у нее другая жизнь, она счастлива, пусть даже без нас. Она снова вышла замуж, у нас есть сводный брат…
– Ты – сумасшедшая!
– Не знаю. Мне трудно было нести это знание одной.
– Ты могла сказать мне.
– Нет. Ты болела. Ты же целый год после больницы плохо спала, плохо ела, никак не могла прийти в себя, ты пропустила год, не поступала в институт, как я могла тебе сказать? Ты помнишь? У тебя были осложнения, анемия, ты вся изболелась, а я поступила в университет и перевелась на заочный, потому что надо было работать.
– Хорошо, понятно, да. Ты хорошая, заботливая сестра. Ну, а потом?
– А потом… Потом мне надо было сказать, что я врала целый год. А потом – что пять лет и десять.
– А как же ты обошлась со всеми документами, формальностями?
– Ну, как-то… Мы же продали квартиру, переехали…
– И ты думала, что я никогда не узнаю?
Мариша тяжело вздохнула.
– Я просто не думала, что ты вдруг решишь поехать в Австралию. А тут еще этот Эварс подвернулся, как раз из Австралии. Такое странное совпадение. Какие-то странные и страшные линии судьбы.
– Да никакие не линии! Это же ты все придумала. И с мамой, и с Эварсом! Зачем ты его ко мне подослала?
– Лёля, нет… Ну… Я видела, как ты маешься со своим Сашей, подумала – переключишься немного, пообщаешься с человеком из другого мира…
– То есть – подослала?
– Нет, нет. У тебя что-то с ним…?
Я не дала ей договорить:
– Заткнись и не лезь ко мне больше никогда!
Я взяла свою сумку из машины и направилась к дороге.
– Я доберусь до дома сама, чемодан завезешь на работу или просто выброси.
– Лёля! – Марина обогнала меня и перегородила дорогу.
Толстая, страшная, тяжело дышит, давит на меня своей огромной грудью, хочет раздавить меня…
– Ты уже раздавила меня, что тебе еще надо? Уйди! Я ненавижу тебя! Ненавижу, слышишь?
Я все-таки вырвалась из крепких рук сестры и побежала по дороге, в обратную сторону. Мариша бежала за мной, что-то крича, потом стала отставать. Через некоторое время я обернулась. Сестра стояла на дороге, уже далеко, я видела ее ярко-оранжевый свитер с широкой белой полоской на толстой груди и рыжие волосы. Наверное, она смотрела на меня, не знаю. Я быстро пошла прочь. Надеюсь, что она не будет меня догонять, я все равно с ней не поеду, она это наверняка уже поняла. Я отключила телефон, чтобы Марина не звонила, и чтобы никто не звонил и не писал. А кто мне может позвонить или написать? Мои коты? Юлечка? Эварс из Беларуси? Или Саша, оглядываясь на Вику, чтобы та не увидела? Какая-нибудь моя подруга, чтобы рассказать, что ее бросил муж/любовник или обижают дети, или она комплексует из-за своего веса/возраста/носа/бюста/гардероба, или просто ей грустно, пусто, одиноко. Я же психолог, мне нужно рассказывать всё самое плохое, чтобы я из этого плохого силой слова сделала хорошее. Я попробую так сделать для самой себя, но пока у меня нет сил. Мне надо добраться домой. Дома я разберусь со своими чувствами и мыслями. Дома помогают стены, коты, цветы, старые кастрюли, кресло, подушка. Если нет близких людей, которым можно верить, положись на старые верные вещи. Они не наврут, не предадут. Ох…
– Подвезти?
Остановившийся было автомобилист, увидев мое зареванное лицо, быстренько прикрыл окошко и поехал прочь. Ну и правильно. И я тоже не хочу садиться в твою грязную, видавшую виды машину. Я шла и шла, постепенно стала уставать. Сколько прошло времени? Здесь почему-то не ходят автобусы. Марина поехала по какой-то боковой дороге, чтобы избежать пробок. Телефон у меня совсем разрядился, и я не могла по навигатору найти свое местоположение.
У меня появилась четкая цель – я должна как-то доехать до дома или до Москвы хотя бы. Я не должна попасть ни в какую плохую ситуацию. Я должна оказаться дома и там уже подумать обо всем, что произошло. Как только я немного успокоилась, вдалеке появился указатель населенного пункта. Я дошла до него, уже шатаясь от усталости. Подзарядила в магазине телефон, в течение часа вызвала такси, доехала до Москвы, до вокзала, и как раз успела, просто чудом, на поезд.
Давно я не ехала в плацкарте – других билетов уже не было. Вокруг меня говорили, ели, спали, смеялись люди, и никто из них не знал, что всё плохое о своей жизни можно рассказать мне. Я залезла на свою верхнюю боковую полку, понимая, что никогда не усну в таком гомоне, в такой духоте. И быстро уснула.
Проснулась я ночью от холода. Первая мысль – что всё очень плохо – сменилась второй – есть и что-то хорошее: скоро я буду дома. Если не спится, можно считать про себя, можно просто лежать и пытаться вспоминать свою жизнь – вдруг пригодятся эти воспоминания. Вдруг они выстроятся во что-то иное. Вдруг я что-то пойму, чего никак не могла понять раньше. Например, почему нас бросила мама. Потому что она ничего не могла поделать. Болезнь оказалась сильнее. Ведь я что-то в таком роде всегда и предполагала – что наша самая лучшая, самая добрая, сама любимая мама не могла нас бросить просто так. Пойму, почему она ни разу не спросила – как мы. Потому что она не могла. Она
