Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
– Я не могла до конца поверить, что ты собралась туда, но как-то чувствовала…
– Я все равно полечу, и ты меня не остановишь!
– Лёля… – Мариша почему-то отвернулась.
– Что?! Что ты мне хочешь сказать? Я все решила! Я взрослый человек, и могу решать сама!
– Ты сдала багаж?
– Нет. Вот мои вещи. А что?
– Ты много денег заплатила за билет?
Я засмеялась.
– Ты для этого меня искала?
– Лёля… – Мариша опять обняла меня, а я опять высвободилась.
– Что?
– Я не буду тебе здесь ничего говорить, пойдем.
– Нет. Марина, нет. Я не маленькая девочка. Давно надо было это сделать. Я решила, и я поеду к маме. Ты тоже можешь приехать.
– Лёля… – Марина взяла меня за руку выше локтя так крепко, что я не смогла высвободиться. – Послушай…
– Нет, не уговаривай меня.
– Леля, мамы нет.
– Что? Я не поняла…
– Мама умерла много лет назад.
– Нет… не понимаю…
– Мама – умерла.
Я смотрела на Маришу и не могла понять, как она может такое говорить. Такая спокойная, странная…
– Марина! Ты зачем это говоришь? Это же неправда! Ты хочешь, чтобы я не ехала? Так и скажи! Ты чего-то боишься? Что я там останусь? Что тебе некем больше будет руководить? Как у тебя вообще язык поворачивается?
Я увидела, что на табло зажглась, наконец, регистрация на мой рейс.
– Извини, Марина, мне надо сдать багаж.
Мариша резко потянула к себе мой чемодан на колесиках и пошла с ним к выходу.
– Ну и пожалуйста! Я без багажа полечу, даже лучше!
Марина развернулась и так же быстро подошла ко мне.
– Лёля, это правда. Услышь меня. Я всё объясню тебе. Только давай не будем здесь разговаривать. Выйдем на улицу. Я просто не могу здесь всё это говорить.
Как-то так она это сказала… И я пошла за ней, кляня себя за слабохарактерность. Ведь она всё придумала, разумеется, придумала. Я остановилась, раздумывая – смогу я без вещей лететь? Документы у меня в сумке, сумка со мной. Смогу, конечно. Марина обернулась, словно услышав мою мысль, и крепко взяла меня – не за руку, а за сумку. Мариша – практичный человек.
– Пойдем быстрее, Лёля, пока мою машину не эвакуировали. Я встала в запрещенном месте, больше здесь негде стоять. – Она потянула меня за ремень сумки, и я, не понимая, почему я слушаюсь ее, пошла за ней.
– Я не поеду с тобой.
– Садись, Лёля, вперед.
– Ты ведь нарочно это сказала, чтобы я никуда не ехала?
– Нет. Послушай. Мне трудно это объяснить… Давай доедем до какого-то спокойного места, остановимся и поговорим.
Мариша замолчала, быстро отъехала, и я тоже больше ничего не спрашивала. Я понимала, что я никуда не лечу, мой билет пропал, что происходит что-то непонятное, что я ничего не могу поделать, никак это остановить. Я была уверена, что Мариша сказала мне неправду. Она ехала очень быстро, ничего больше не говоря и не спрашивая, не включала ни музыку, ни новости, не отвечала на звонки и сообщения, даже выключила телефон и попросила меня включить навигатор.
Глава 33
Через какое-то время я поняла, что Мариша не собирается никуда заезжать, мы промчались до Москвы, свернули на кольцевую дорогу, потом вывернули на какое-то шоссе и поехали в другую сторону от Москвы.
– Ты сказала, что мы будем разговаривать в спокойном месте?
– Да.
– Где это место?
– Дома.
– Дома?! Мы поедем на машине домой?
– Да. Я же приехала за тобой.
– Сколько часов ты была за рулем?
– Одиннадцать. Или двенадцать. Неважно.
– Ты спала?
– Нет.
– Ты собираешься доехать до дома?
– Да.
– Давай хотя бы меняться.
– Хорошо.
Мариша ехала, стиснув зубы, плотно сжав рот, крепко держась за руль. Я понимала, что пока мы не поговорили, я могу еще немного пожить в том мире, которого больше уже не будет никогда. Я услышала Маришу. Я думаю, что она говорит неправду. Я хочу в это верить – в неправду. А правду знать не хочу. Правда невыносима, правда меня раздавит. Поэтому я сижу рядом с Маришей, просто смотрю в окно – на голубое небо с красивыми белыми облачками, такое весеннее, такое пронзительное, на проносящиеся навстречу трейлеры и автомобили, на деревни, сквозь которые идет наша дорога.
Мы ехали часа два, молча, перекидываясь ничего не значащими фразами.
– Ты устала? – Я спросила Маришу, потому что видела, как она изо всех сил преодолевает усталость.
– Давай остановимся. Как раз впереди остановка для большегрузов. Там есть питьевой колодец, обозначен на карте. Можно умыться.
Мы вышли. Свежий весенний ветерок так приятно обдувал щеки и лоб, остужая горячие мысли, бившиеся в голове. Мариша молчала, глядя в сторону, ковыряя носком большого башмака вздыбившиеся куски асфальтированного покрытия стоянки.
– Ты всё придумала?
– Нет, Лёля. Это правда. Мама умерла, когда ты была в больнице.
– Как? Тогда? И ты ничего мне не сказала? Ты… ты не могла так врать столько лет… Как? Что теперь…
Я никак не могла собрать вместе разбегающиеся мысли и сказать что-то внятное. Мир вокруг меня и внутри меня начал рассыпаться два часа назад, еще в аэропорту, и сыпался, сыпался, отпадая по кусочкам. Мамы нет, никакой мамы нигде нет – ни в Австралии, нигде. Она никогда сюда не приедет, и я никогда к ней не поеду. Я никогда ее не обниму и не скажу, как все эти годы мне ее не хватало. Я не скажу ей, что я ее простила, потому что ее прощать не за что.
– Почему она умерла?
– Она болела. И ничего нам не говорила. Не лечилась или лечилась плохо, неправильно. Не знаю. Что-то с сердцем, я выяснить ничего толком не смогла. Да и какой смысл был выяснять.
– Но как… Как ты от меня все скрыла, почему, Мариша, как ты могла? Как?!
– Ты помнишь, как тяжело ты болела? Ты так рвалась домой, всё хотела к маме, а ее тоже забрали в больницу, и через сутки она умерла. Я не знала, что мне делать. Я боялась, что ты тоже умрешь. Я решила сказать тебе чуть позже.
– И я с ней не попрощалась даже… Где ее похоронили?
– На старом кладбище у Лиходейки, я езжу туда два раза в год. Весной и осенью.
Я смотрела на свою сестру во все глаза. Я совсем ее не знаю. Совсем. Человек двадцать лет мне врал, изо дня в день. Она ездит два раза в год на кладбище. Одна, сама. А я жила и думала, что мама нас бросила.
– Почему не рядом с папой или бабушкой?
– Лёля… Я так растерялась тогда… Что-то сложное было с местами, я не могла разобраться, мне знакомые посоветовали Лиходейку, там мало хоронили, неудобно ехать, дороги нет. Я не могла ничего толком понять…
– Как тебе удалось скрыть это? А соседи? А мамины подруги?
– Удалось. Одна подруга мне помогала, а другой я сказала то же, что тебе. Лёля, я сама была тогда в таком ужасе…
Я ее прервала:
– Но ты понимаешь, что ты сделала?
– Нет. Не понимаю. Я не смогу вынести этого знания. – Мариша через силу улыбнулась.
– Что ты смеешься? Как ты можешь смеяться?
– Я не смеюсь. Я стараюсь не плакать. Нам еще долго ехать домой. Надо беречь силы.
– Подожди. Если все это правда… То кто тогда живет в Австралии?
– Никто.
– А кто прислал… Эварса?
Мариша вздохнула.
– Мне написали из консульства, что едет журналист, хочет поближе познакомиться с российской глубинкой, нетуристической, не могу ли я найти ему подходящего гида, который был бы не гидом, а просто товарищем – так он попросил… – Мариша с опаской посмотрела на меня.
– Да бог с ним, с Эварсом! Не в нем сейчас дело! Значит, это не мама его прислала?
– Лёля, услышь меня! Я понимаю, что это невозможно осознать сразу… Мамы давно нет.
– Я не понимаю этого. Я не верю в это. Ужас… Ты понимаешь, что ты сделала?
– Я не могла по-другому.
– А потом? Как ты могла столько лет ничего мне не говорить? А кто эта женщина в Интернете? Это же мама!
Мариша покачала головой:
– Я сделала ее страничку, а фотографии… оцифровала то, что осталось, подделала немного, состарила. Мало фотографий, ты же помнишь, она почему-то не любила фотографироваться. И телефонов с камерой тогда еще не было. Я несколько фотографий
