Право на одиночество (СИ) - Шнайдер Анна

А потом наступила среда, день рождения Громова. В этот день мы работали до двух, а потом, как выражалась Светочка, наступало время «официальной пьянки». И на эту пьянку Максим Петрович привёз кучу алкоголя и продуктов, часть из которых свалил у себя в комнате, а вторую – запихал в холодильник. На количество спиртного и съестного мне было страшно смотреть.

На продукты и выпивку Громов не поскупился. Столы в переговорных – трех смежных комнатах для встреч редакторов с авторами – просто ломились. На моей памяти такое было лишь однажды – когда справляли 60-летие Королёва.

И ровно в два часа дня началось то, ради чего многие сегодня пришли на работу, – «официальная пьянка». Тосты, поздравления, целования-обнимания… Я никак не могла осилить даже один бокал шампанского, глядя, как странно похудевший и осунувшийся Громов стоически выдерживает потоки лести, льющиеся со всех сторон.

– Наталья Владимировна, а что же вы! – воскликнул вдруг кто-то. – Что же вы не поздравите своего начальника?!

Я посмотрела на того, кто так настойчиво просил меня высказаться. Молотов. И в глазах у него – колючки. Что ж, этого следовало ожидать.

Все замолчали. Я вздохнула. Так было всегда, ещё со школы. Когда я начинала говорить, все непроизвольно замолкали. И я до сих пор не могла понять, в чём причина такого внимания.

Но я не видела никого, кроме Громова. Он смотрел на меня совершенно… равнодушно, лишь с лёгкой улыбкой на губах. Я до боли в костяшках пальцев сжала бокал с шампанским.

– С удовольствием. Хотя я не очень хорошо умею произносить тосты, поэтому буду краткой. Максим Петрович, здоровья вам и всем вашим близким. Терпения и спокойствия на нашей нервной работе.

Послышались осторожные смешки.

– И успехов во всех начинаниях, – я салютовала бокалом, показывая этим, что закончила. Со всех сторон раздались радостные крики, Громов, кажется, поблагодарил меня, но я уже ничего не слышала. Подождав несколько минут, я осторожно поставила бокал на стол и вышла из переговорной.

В нашем со Светочкой кабинете было на удивление тихо. Звуки «официальной пьянки» сюда не долетали. Я подошла к окну и открыла его.

Шёл дождь. Листья на деревьях ещё были зелёными, но на улице уже пахло осенью. Это был лёгкий, пряно-сладкий запах, «запах старения», как говорила моя мама. Я вдохнула полной грудью, чувствуя, как уходят дурные мысли, тревоги, боль. Там, на этом празднике жизни, мне не было места.

Да и видеть равнодушного Максима Петровича с некоторых пор стало выше моих сил.

– Наташа.

Я вздрогнула, услышав этот голос. Как я умудрилась не заметить, что он зашёл в кабинет?

Я обернулась. Громов стоял недалеко от двери. И он больше не выглядел равнодушным или отрешённым. В его глазах я увидела беспокойство. Но… что за странности?

– Почему ты ушла?

Я вздохнула. Неужели он пришёл только затем, чтобы узнать, почему я ушла из-за праздничного стола?

– Вы сердитесь? – выдохнула я, почти не подумав, что говорю.

Максим Петрович непонимающе посмотрел на меня.

– Нет. Я просто хотел узнать, что случилось, почему ты не хочешь быть вместе со всеми?

– Я не об этом. Я… я хотела узнать… Вы сердитесь, что я взяла отпуск на весь август?

Несколько секунд Громов просто смотрел на меня. Его глаза ничего не выражали. А потом он отвёл взгляд.

– Если я и сержусь, то только на себя, – чуть слышно ответил он.

– Но… В тот день, когда я вернулась… Вы так смотрели на меня! И потом, все эти дни… Почему вы меня игнорировали?

Я с удивлением услышала в своём голосе всё, что испытала за это время – обиду, непонимание, горечь, разочарование. На последнем слове мой голос задрожал.

И тогда Максим Петрович поднял голову. Он смотрел на меня со странным удивлением, смешанным с недоверием и страхом.

А потом мы одновременно сделали несколько шагов навстречу друг другу. И я оказалась в его объятиях. В тот момент я почувствовала такое облегчение, словно только что по меньшей мере излечилась от очень тяжёлой болезни. Слёзы брызнули из глаз.

Громов прижимал меня к себе очень нежно и бережно. Я чувствовала, как он целует меня в макушку, зарывается носом в волосы…

– Прости, я смотрел на тебя так, потому что очень хотел обнять, но не смел. Всё это время я себе места не находил. Я ведь понимал, что ты очень обиделась на меня. Верно?

Он приподнял моё лицо и посмотрел в глаза. Я кивнула.

– Почему вы даже не попрощались? – еле слышно спросила я.

Максим Петрович вздохнул.

– Потому что дурак, – резко сказал он. – Дурнее меня ещё поискать. Мне пришлось уехать срочно, у Лены возникли проблемы во время отпуска. И я решил, что так будет лучше для всех. Подумал – ты обидишься, а я потом буду обращаться с тобой холодно и отстранённо… А ты возьми и исчезни из моей жизни на месяц! И когда ты вернулась, я решил придерживаться своего плана. Но, как видишь, выдержал только три дня. Прости.

Я видела по его глазам, что он жалеет. И вспомнила маму с папой… «Простить было легко, доченька». Легко? Нет. Очень, очень легко! Я простила Громова ещё до того, как он попросил прощения.

– Я не сержусь, – ответила я и улыбнулась.

И как только я это сделала, всё изменилось. Руки Максима Петровича, лежавшие на моей талии, вдруг как-то странно потяжелели. Одна направилась вверх по позвоночнику, а вторую он поднёс к моему лицу, чтобы лёгким движением пальцев дотронуться до моей щеки.

– Не плачь, – прошептал он.

Я уже и не плакала. Опять я очень остро чувствовала каждую клеточку своего тела.

– Вас не будут искать, Максим Петрович? – шепнула я. – Всё-таки вы именинник, а куда-то ушли…

– Не волнуйся, – ответил он тихо, опять опустив руку мне на талию. – Они и без меня прекрасно справляются.

И в тот момент, смотря Громову глаза, я поняла, что могу подарить ему на день рождения.

Один раз, только как подарок…

– С днём рождения, – шепнула я и потянулась к Максиму Петровичу. Обхватила руками его шею, прижалась к нему всем телом и поцеловала.

В тот момент, когда наши губы соприкоснулись, меня пронзило молнией. В буквальном смысле.

Мысли кончились. А может, они и не начинались. Я чувствовала, с какой нежностью Громов отвечает на мой поцелуй, перехватывая инициативу, чувствовала его сильные объятия, его руки на своей талии. Но самое главное – я чувствовала! Каждая клеточка моего тела наливалась сладостью, наслаждением, предвкушением… Ноги подкашивались.

Я с трудом, но всё же нашла в себе силы отстраниться от Максима Петровича.

Он смотрел на меня, сверкая глазами. В которых теперь уж точно не было равнодушия и отчуждённости.

– Это вам подарок на день рождения, – сказала я хриплым голосом.

И с облегчением увидела, как Громов улыбнулся.

– Лучший подарок за сегодняшний день, – рассмеялся он, не спеша выпускать меня из объятий. А потом вдруг вновь стал серьёзным.

– Но это ведь всё, на что я могу рассчитывать, верно?

Я кивнула. Он вздохнул.

– Я уважаю твоё решение. А теперь давай пойдём к нашим пьяницам, а то как-то невежливо получается, – и, вздохнув, Громов выпустил меня из объятий.

Уже на пороге я осторожно прикоснулась к его руке и спросила:

– Но вы ведь не будете больше таким… таким равнодушным и холодным? Мне это не слишком понравилось.

Улыбнувшись, Максим Петрович легонько сжал мои пальцы.

– Конечно, не буду. Я не очень хороший актёр.

Я рассмеялась. И мы вместе вернулись к праздничному столу, половина участников которого уже напрочь забыла о том, в честь кого – или чего – был организован этот банкет.

26

Следующие две недели моей жизни были наполнены удивительным умиротворением и спокойствием. Каждое утро я вставала с нормальным настроением, на работе совершенно не нервничала и, естественно, с лёгким нетерпением ждала встреч с Громовым.

Нет, он не позволял себе ничего, что выходило бы за рамки приличий. Мы больше не обнимались, даже моей руки он касался всего пару раз за эти две недели. Но… мне просто хотелось быть рядом, разговаривать о работе (или о чём-нибудь ещё), слышать его голос, видеть глаза. И я была очень рада, что Максим Петрович больше не строит из себя ледяную глыбу…