Уоррен Адлер - Война Роузов
Когда же новизна удовольствия несколько притупилась, она просто затолкала остатки автомобиля в гараж и, закрыв дверь, повесила пульт на прежнее место.
То, что она сделала, придало ей храбрости, и теперь она снова чувствовала в себе силы вернуться в дом. По крайней мере, сказала она себе, теперь можно спокойно предаться ярости.
ГЛАВА 23
Он сидел за столом в своем офисе, потягивая утренний кофе, заедая его пончиком, который принесла мисс Харлоу, и мрачно глядя в окно. Он был совершенно уверен, что после разгрома на кухне она раз и навсегда покончит со всеми дурацкими фантазиями относительно званых обедов. На подготовку у него ушла целая ночь. Она не имела права распоряжаться в его доме, издеваться над ним, воруя его имущество. Но, решив во что бы то ни стало довести свой обед до конца, она переложила всю ответственность на себя.
Вернувшись вчера вечером домой и обнаружив в доме гостей, он, порадовавшись своей сообразительности, спрятался в солярии, выждал момент и насыпал слабительное в шоколадный соус, взяв слоновью дозу для лучшего эффекта. Если бы он после этого не ушел в кино, он мог бы спасти «Феррари» от ее ярости, хотя и сомневался в этом. Увидев сегодня утром, что осталось от автомобиля, он чуть не заплакал. Но слезы не пришли. Он ждал нечто подобное. Пятьдесят тысяч долларов коту под хвост. И ведь это он показал ей в свое время, как превратить дверь гаража в грозное оружие. Вот ведь изобретательная сука. Надо отдать ей должное.
Невозможно поверить, чтобы человек мог так перемениться. Да, конечно, он тоже далек от того человека, каким был прежде. Он стал таким же непредсказуемым, как и она. Хуже всего, что теперь приходилось считаться с ее силой. Пока что она раз за разом утирала ему нос, тем самым унижая его еще больше.
— Есть люди, которые не в состоянии что-нибудь понять, пока не утрешь им нос как следует, — много раз говорил он ей раньше, ссылаясь на многочисленные случаи из своей практики. Гольдштейн назвал бы это единственным своим словом, в переводе которого Оливер не нуждался. Закатить роскошный обед на средства, добытые, выражаясь точным юридическим языком, путем хищения частной собственности, — это самый что ни на есть явный chutzpah. А еще и не платить при этом по счетам за коммунальное обслуживание дома — это был уже особо тяжкий chutzpah. А если еще прибавить к этому безжалостное уничтожение одного из величайших механических чудес света…
Он почувствовал, как в нем поднимается волна отвращения, и со стуком поставил кофейную чашку на блюдце. Перед ним на столе была навалена почта, которую он собрал в стопку и начал распечатывать. Компании, желающие получить с него деньги по счетам, уже начали звонить на работу, и он всеми силами уклонялся от разговоров с ними.
— Они просто отключат ваш дом от снабжения, — предупредила его мисс Харлоу.
— Как и ее, — ответил он.
— Вы останетесь без света, без кондиционеров, — наставительно говорила мисс Харлоу.
— Как и она.
Начали приходить письма от детей, и его беспокоило, что они направляют свою почту к нему на работу, словно уже согласились с тем, что дом ему больше не принадлежит.
«Прошу вас, пишите мне домой. Это мой дом. Наш дом. Я заплатил за каждый кирпич, из которого он выстроен, и продолжаю платить». Перечитав свое письмо детям, он решил, что оно звучит слишком резко, но не стал его разрывать. Он хотел, чтобы его слова прозвучали убедительно. Он по-прежнему капитан семейного корабля, говорил он себе. Он порылся в голове в поисках еще чего-нибудь, о чем стоило упомянуть в письме, но не смог сосредоточиться, так как все его мысли были поглощены стоявшей перед ним дилеммой. Он не мог делать семь дел сразу. В результате он вложил в письмо два чека на крупные суммы и выбросил детей из головы.
Теперь он носил с собой опись своего имущества и каждый вечер обходил весь дом, проверяя, не стащила ли Барбара еще что-нибудь из его вещей. Она продолжала писать ему коротенькие записки и клеить их скотчем на дверь его комнаты. Вскоре содержание этих записок стало повторяться: одна-единственная строчка, напоминающая о неизбежном отключении их дома от газа, электричества, телефонной связи.
«Плати сама», — написал он и прилепил скотчем свою записку на ее дверь.
Тот образ жизни, который он вел теперь изо дня в день, заставил его по-новому взглянуть на время. Сделав над собой усилие, он понял, что давно уже не думал об отвлеченных вещах, но лишь о том, что находится непосредственно перед глазами. Если необходимо было подумать о будущем, хотя бы это будущее выражалось в одном часе, он тут же терялся. Подобным образом он избавился от проблемы неизбежного отключения коммунальных удобств. Никакое упорство, подумал он, не будет чрезмерным.
Несколько раз ему в офис звонила Энн, и он был с ней намеренно холоден, хотя и признавался себе, что скучает по девушке. Но и это входило в его решение вести одинокую жизнь в непосредственном настоящем.
— Как ты? — спрашивала она.
— Потихоньку, — когда-то он ненавидел это слово. Оно подразумевало безнадежность.
— Дети звонят мне время от времени, — сообщила она ему. — У них все хорошо. Но они беспокоятся о тебе.
— Не стоит.
— Я тоже беспокоюсь.
— И тебе не стоит.
— Я скучаю по тебе, Оливер, — шептала она в трубку. На этом он обычно отрывисто прощался.
Однажды вечером он вернулся с работы и обнаружил, что дом погружен в мертвую темноту и тишину. Приветливое бормотание кондиционера прекратилось, и по отсутствию привычных звуков он догадался, что электричество отключили. Дом уже начал подвергаться нашествию клейкой сырости вашингтонского лета. Барбара, видимо, специально держала окна в свою комнату закрытыми, чтобы сберечь последние остатки задержавшегося там прохладного воздуха.
С помощью нескольких спичек он добрался до мастерской, разыскал два фонаря и поднялся по лестнице к себе. Затем он вспомнил о своем вине. Без холодильной установки поднявшаяся температура в доме грозила уничтожить все запасы красного, а может быть, и белого тоже. Он совсем забыл об этом. Он разгрузит погреб завтра, сказал он себе, раздраженный своей непредусмотрительностью. Итак, вино стало еще одной невинной жертвой. Он решил, что стоит его выпить и снять напряжение. Следуя за лучом фонаря, он спустился в библиотеку.
Деревянная ручка шкафа не хотела поворачиваться, и он приписал это тому, что дерево разбухло от сырости. Поставив фонарь на пол, он сильно потянул на себя ручку одной рукой, уперевшись другой в неподвижную створку шкафа. Но дверца не шелохнулась. Тогда он дернул еще раз. Тут он услышал напряженный треск где-то у себя под ногами, и, к своему ужасу, увидел, как шкаф медленно начал клониться вперед, падая на него, подобно массивной стене. Он вытянул руки, надеясь остановить падение, но шкаф неотвратимо клонился вниз. Собрав все свои силы, он пытался стать живой опорой, чтобы задержать неминуемую катастрофу. Бутылки внутри стукались друг о друга по мере того, как шкаф медленно наклонялся. Ему удалось, изогнувшись всем телом, развернуться под шкафом на сто восемьдесят градусов и принять его вес себе на плечи и напряженно расставленные ноги.
