Не в счет - Регина Рауэр
И, вспоминая фотографии Васькиной свадьбы и многочисленную родню Нани, морально готовиться можно начинать уже сейчас. Не думать старательно, что родители Гарина на рождение первого внука тоже полетят.
И Енька это событие не пропустит.
Остальные мои, когда про церемонию узнают, интерес к Индии у себя тоже обнаружат. Причём все, включая Аурелию Романовну.
— А потом…
И одни.
Это, ёрничая, хочется добавить уже мне, но… я проглатываю очередной неуместный комментарий и на Гарина смотрю. Не мешаю делиться нашими планами на медовый месяц. И даже не спрашиваю, вклиниваясь из-за пришедшего вдруг в голову вопроса, почему он медовым-то называется?
И я не нервничаю.
Абсолютно нет.
— … в Касабланку.
— Эс-Сувейру, — я всё же не удерживаюсь, вставляю быстро и легко.
И с настоящей улыбкой, потому что мысли о Марокко, пусть и зимнем, душу греют. Они успокаивают, если маяк в Касабланке и шелестящее волнами побережье Атлантики представлять, воображать, как гулять мы там будем.
Заглянем на базар.
И в порт, где жирные-жирные крикливые и наглые чайки.
Ещё коты.
А у берега, если верить миллиону картинок и путеводителям, покачиваются старые рыбацкие синие лодки.
И до сине-голубого города, взяв в прокате машину, мы доедем. Заблудимся в лабиринте узких улочек, что поднимаются и спускаются, собираются в неровные каменные лестницы или расползаются внезапно, становясь площадью.
Мы… мы будем там счастливы.
И вообще…
— А Касабланку, открою вам тайну, — Ивницкая, завладевая вниманием Рады и камеры, улыбается заговорщически, сдаёт все секреты Полишинеля, — они выбрали, потому что любимый фильм Калины «Касабланка», и она всегда хотела там побывать.
— И это мы тоже всем, конечно, расскажем, — я фыркаю, кажется, нервно.
Не недовольно, но…
Полька быстрым взглядом режет, и мимолетная тень по её лицу пробегает. Или, пробиваясь сквозь всё веселье и всю беззаботность, выглядывает. Думается, что нахмуриться вот сейчас она хочет.
И ответы на так и незаданные вопросы она получить хочет.
Порывается спросить ещё со вчера, но так и не решается. Она не требует в кои-то веки никаких объяснений и подробностей.
Не спрашивает ничего.
А я сама не рассказываю.
И вид, что ничего не было, мы делаем обе.
Не ездила я никуда, да.
— Калинина, сейчас довыёживаешься, — Ивницкая, грозно прищуриваясь, тянет мстительно и вредно, встает, подавая пример и нам, — и я всем расскажу про бахилы, хирургию и Валерия Васильевича.
— Не расскажешь, — я фыркаю уверенно, не впечатляюсь страшной угрозой, — мы там на пару позорились.
Ну и… бахилы — белые, не синие! а потому похожие — на головы вместо одноразовых забытых дома шапочек мы на пару надевали.
Было дело.
Кто же знал, что оставивший нас в кабинете Валерий Васильевич вернется так невовремя? Вместе с шапками придет, глубоко вздохнет и в отделение, раздав пациентов, всё же пустит. Скажет, что думал, будто мы тут сидим и ревем.
А мы…
Мы, глядя друг на друга и утыкаясь в парту, хохотали до слёз. Не переживали, что истории не напишем и вовремя не сдадим. И то, что нам единственным из группы достались по итогу задницы, которые свищи заднего прохода, было чистой случайностью, а не тонкой иронией и наказаньем за забывчивость и безалаберность.
Точно случайностью.
— Полиночка, — Егор, распахивая перед Ивницкой дверь и пропуская её первой, в максимально гаденькой улыбке расплывается, бросает ехидный взгляд на меня, — а я с удовольствием послушаю эту занимательную историю.
— Думаешь? — Полька хмыкает с сомнением.
Говорит что-то ещё, но уже из коридора и неразборчиво.
И дверь, окончательно отсекая их голоса и оставляя нас с Гариным наедине, закрывается. Дается ещё минута или две, чтобы вдохнуть и выдохнуть. Посмотреть на жениха, который строгим и собранно-сосредоточенным выглядит.
Он стоит по ту сторону дивана от меня.
Тоже смотрит.
А я, двигаясь против часовой стрелки, иду к нему, спрашиваю, касаясь и ведя кончиками пальцев по спиральной спинке:
— А что, если бы мы тогда не встретились, не столкнулись? Ничего бы и не было?
— Наверное, — плечами Гарин пожимает как-то вот равнодушно, отступает на пару шагов, и неспешный узор вокруг дивана мы рисуем. — Или нет. Думаю, где-то и когда-то мы бы всё равно встретились. Есть ведь Васька.
— Женька.
— Чья-то свадьба.
— Или ребёнок, — я соглашаюсь, когда полный круг мы заканчиваем и друг на против друга по разные стороны опять замираем. — Почему ты меня не нашёл?
Нечестный вопрос.
Опасный.
Я ведь тоже могла его найти, написать и позвонить, только вот не стала. И он не стал, не обязан был, а потому ни разу я у него это и не спрашивала. Не была уверена, что ответ услышать готова.
И права не имела.
Сейчас тоже, но…
— Я тебя видел, — Гарин, наклоняя голову и рассматривая, отвечает не сразу и взвешивая слова, что тяжёлыми кажутся.
И наступает, догоняя, теперь он.
А я отступаю.
— В январе, — уточняет он с усмешкой, от которой почему-то больно. — Сначала же… знаешь, не каждый день вот так просыпаешься один и узнаешь, что, действительно, оставляют без рыданий и претензий, даже не прощаются. Я разозлился. Ты… хорошо щелкнула по носу, пусть и сама, кажется, этого не поняла. Потом я обрадовался. Или думал, что радуюсь, потому что после снова злился.
— Я, наверное, тоже, — я говорю задумчиво, скорее себе, чем ему, я заглядываю… в себя. — И злилась, и обижалась, и надеялась, что появишься. И радовалась, что ты всё-таки не появляешься, потому что тогда бы… всё стало ещё сложнее. Наверное. Мне казалось. Тогда же и так… Я выживала в ту осень, Гарин.
— А зимой уже жила. Ты в тот день смеялась, — улыбка у него выходит странной, такой, что взгляд, не выдерживая, я отвожу.
Не иду больше.
Пусть он и приближается.
— Мы в пробке стояли, на Мира. Вы в среднем ряду, я — в правом. Ты не видела, но зато я… достаточно увидел.
— Мы до магазина бегали, — я вспоминаю растерянно.
И много времени, чтоб это вспомнить, не надо. В тот день, в старый Новый год, на дороге был жу-у-уткий проба-а-арь, как орала Ивницкая. Умудрялась вставлять ещё между каждым слогом по одному ругательству.
И за рулём была она.
А вот мы с Измайловым…
…мы вчетвером тогда ехали с педиатрии, которую благополучно сдали, тут же счастливо забыли и больше всего на свете хотели уже даже не есть, а дико жрать. И настроение, что не портилось даже мыслью о женитьбе некоторых, было отличным.
Просто развеселым.
Настолько, что и проба-а-арь, в
