Анна Богданова - Внебрачный контракт
– Да заткнись ты, осел малахольный! – не выдержала баба Фрося, и дед перешел на шепот. Одна его история плавно перетекала в другую, третью, четвертую – казалось, их у него в запасе бесчисленное множество, и основная проблема для этого человека заключалась лишь в одном – в отсутствии слушателя – на него никто не обращал внимания, вернее, на его рассказы. И вполне возможно, что правильно делали – не слишком-то приятно слушать о том, какой величины вылетела у него пробка из левого уха в 1968 году.
Все как всегда – ничего не изменилось. Мне даже показалось, что время остановилось, замерло на той самой отметке, как меня впервые принесли в этот дом.
– Накулечка! Никогда мужиков не жалей! – поучала меня баба Фрося. – Вот вышла замуж – и живи! А если кто приставать к тебе начнет – выйди, мол, за меня, выйди – ни за что не выходи! Никогда из жалости нельзя замуж выходить. Вот я вышла! Посмотри на меня! И что? В кино ни разу не снялась! А ведь предлагали. Вся жизнь загублена. Что я в жизни-то видела? И все из-за него! – И она, с ненавистью посмотрев на Любу, ткнула указательным пальцем в его направлении. – Помню, пришел он к нам в барак (мы еще тогда в бараке жили), и как бухнется на коленки, как обхватит меня за ноги – не погуби, говорит, люблю, выходи за меня! И заплакал, как баба, а я, дура, пожалела! И что из этого хорошего получилось? Ничего: в кино так и не снялась, пить только начала из-за ирода поганого!
В этот момент в комнату вошел отец.
– Привет! – сказал он мне и, подойдя к столу, посмотрев на Дубова, спросил: – Ты – муж?
– Я.
Отец опрокинул стопку водки, пожал ему руку и ретировался так же неожиданно, как и появился.
– Димку встретила у подъезда! – кричала из темноты коридора бабушка № 1 – она тоже решила прийти посмотреть на мужа своей внучки. – Здравствуйте! Все пьете, Прасковья Андреевна? Все никак остановиться не можете?!
– Бабушка, – прошептала я, давая понять, что ведет она себя крайне бестактно.
– А что – бабушка? Что не так-то опять? Где Гена-то? Покажи мне его, специально пришла посмотреть!
– Это я – Гена. – Он хотел было встать, но, видать, ноги отяжелели, и Дубов, приподнявшись, снова рухнул на стул.
– А я Дунина бабушка – Зоя Кузьминична.
– Оч-чень приятно.
– Ну, расскажите мне о себе. Где работаете? Где учитесь? Чем занимаетесь? – Ее вопросы отдалялись – эхом звучали, у меня закладывало уши, тут было просто невозможно душно, так что мне захотелось побыстрее выйти на свежий воздух.
«Чего-то не хватает для полноты картины, – вертелась у меня в голове навязчивая мысль. – Какой-то мелочи, детали!» И тут меня осенило – глупость, наверное, но не хватало вечно сопровождающего появление бабы Зои в этой квартире громыхания кастрюль с детсадовскими обедами и ужинами.
– Я работаю маляром, ремонты делаю.
– Что вы, Зоя Кузьминична, к мальчику привязались. Хороший мальчик! Князь! Чисто князь!
«Князь» снова расплылся в блаженной улыбке, выражающей крайнее удовольствие, и вздрогнул, когда дед, налив до краев стопки, выкрикнул вдруг ни с того ни с сего:
– Квадрат 136! Цельсь! Пли! – И чуть пригнул голову, по обыкновению уберегая ее, будто бы от только что просвистевшей пули, а супруга, опустошив свой, поднесенный исподтишка старшей сестрой, граненый стакан, поддержала его песней:
– Вдо-оль по Пи-и-терской! Вдоль Твер-р-р-ской-ой – Я-я-амско-о-ой!
– Людер-людер, людерка! Тютер-тютер, тютерка! – Сара пустилась в пляс, моментально влившись во всеобщее веселье.
– Тьфу! Нажрались, черти! – гневно плюнула бабушка № 1. – Пошла я, и вы домой поезжайте, нечего вам тут делать! – распорядилась она и усвистала на пятый этаж четвертого подъезда к своему невезучему Ленчику.
– Налей, Накуля, чарку! В последний раз выпью и брошу! Честное слово, брошу! – клялась баба Фрося.
– Нет.
– Ну поднеси, я хоть посмотрюсь в нее, – молила она, будто вместо водки бабушка надеялась увидеть волшебное зеркало, в котором отразилась бы вся ее молодость: и тот знаменитый режиссер, который звал ее сняться у него в кино и прославиться в один миг – проснуться в одно прекрасное утро знаменитой... Увидеть себя – красивую, молодую, с густыми и длинными, как у Фроси Бурлаковой, косами; увидеть свадьбу – свою свадьбу, только не с Любой, а, может, с тем самым знаменитым режиссером, за которого она выходит не из жалости, а по любви и уважению. Увидеть далекие страны, где не была никогда, а только представляла их в своем воображении – до ужаса смешными и не такими, какие они есть на самом деле. Отчего-то Италию, по ее разумению, населяли исключительно эскимосы, а во Франции все без исключения женщины – колдуньи, в Японии (она была уверена) живут одни обжоры – им не хватает места оттого, что все они толстые, как подушки – вот и претендуют поэтому на наши Курильские острова.
Баба Фрося посмотрела очень сосредоточенно на содержимое стопки и, выпив, занюхала рукавом.
– Устала я что-й-то! Посплю. – И она, отвернувшись к стене, сразу же погрузилась в сон.
Мы вышли... Вскоре поймала я такси и погрузила пьяного и дурного Дубова в машину, и всю дорогу он никак не мог успокоиться, пытаясь докопаться до истины, которая, по его мнению, была где-то рядом.
– Вот твоя мамаша меня не любит! – заявил он.
– С чего это ты взял?
– А с того! – И он, сфокусировав взгляд на кончике собственного носа, принялся нудно и сбивчиво объяснять. Потом выкрикнул основное доказательство того, что родительница моя его невзлюбила: – На свадьбу не приехала! – разоблачающе выкрикнул он.
– Это еще ни о чем не говорит, – не сдавалась я.
– По телефону со мной почти не разговаривает, – приводил он все новые и новые доводы. – А твой отец мне руку пожал! – с невероятной гордостью выпалил он и зарделся от удовольствия.
– Ну и радуйся.
– А твоя бабушка, только не та, что потом пришла, а та, которая песни пела и в кровати лежала, вообще князем меня назвала!
– Что ж тебе еще надо?
– А мамаша твоя меня не любит! – зациклился Дубов и мучил меня до двух часов ночи, задавая один и тот же вопрос о том, почему его невзлюбила моя мама. Тогда я впервые поняла его сестру и ее желание стереть дурака-брата с лица Земли.
На следующее утро я узнала, что баба Фрося ночью ушла из этой жизни – во сне. Она покинула этот мир и отправилась в лучший, наверное, не ощутив никакой перемены от перехода из сна в небытие. Она не чувствовала боли и, очутившись в кромешной темноте, подумала, вероятно: «Это мне пока еще не снится ничего». Она стремительно двигалась куда-то, но непонятно – вперед или назад, вверх или вниз. Вскоре далеко-далеко она увидела свет – мягкий и одновременно яркий, белый, лунный – он притягивал ее к себе своей теплотой. «Что за удивительный, странный сон!» – успела подумать она и попала туда, куда ей суждено было попасть.
