Кевин Милн - Финальный аккорд
– Где он? – снова спросил я, сдерживая себя изо всех сил.
Оскар лукаво улыбнулся, как мог бы любой другой человек, а потом нервно засмеялся и сказал:
– Наверное, прячется, как и положено трусу, каковым он и является. – Он сделал паузу и плюнул мне в ноги. – Оставь меня. Я устал разговаривать со свиньей.
Позже вечером я наткнулся на Элизабет Рихтер. Она помогала нескольким маленьким детям, которые потеряли своих родителей. Элизабет питалась лучше, чем большинство заключенных. Ее отправили убираться в доме одной семьи в городе Маутхаузен, где, находясь под менее строгим надзором, у нее была возможность каждый день поддерживать свои силы, доедая объедки за хозяевами.
Когда она увидела меня, то слегка улыбнулась.
– Вы сделали это, – прошептала она. – Слава Богу, что вы сделали это!
Прошло почти четыре месяца, когда я последний раз видел Элизабет в лагере, но чувство вины за то, что случилось с ней и ее семьей из-за моих действий, было таким же свежим и реальным, как в тот день, когда я видел, как Оскар утопил Арлу и Алоизу. Увидев ее, я…
Дедушка становился все более зажатым. Раньше я его таким не видел. Я не мог рассмотреть его лица, но я слышал слезы в его голосе и предположил, что его щеки становятся влажными.
– Я… разрыдался. Я сказал:
– Мне так жаль, Элизабет! Если бы не я, для вас все могло бы сложиться совсем по-другому. Простите… я ужасно сожалею.
Она отошла на несколько шагов от детей и приложила палец к губам.
– Тссс, – тихо сказала она. – Вам не стоит извиняться за то, что вам неподвластно.
– Но я привел их прямо к вам. Это была моя вина! Я клянусь, впрочем, если бы я знал, что подвергаю вас опасности…
Она сочувственно улыбнулась.
– Если вы настаиваете на своей вине, то я вижу только один выход.
Я спросил, что она имеет в виду, и она сказала:
– Это.
Элизабет выпрямилась и максимально мягким голосом произнесла:
– Я прощаю вас.
Теперь дедушка плакал без тени смущения. Я ясно представил, как слезы катятся по складкам и морщинам его много повидавшего лица и капают на деревянную коробку, стоявшую у его ног.
– Я прощаю вас, – повторил он с еще большим усилием. – До сегодняшнего дня, – сказал он, выговаривая каждое слово с особой тщательностью, словно приказывая мне сосредоточиться, – эти слова остаются для меня, несомненно, самыми дорогими в моей жизни. По большому счету, я думаю, что они спасли мне жизнь так же, как это сделал Карл.
На следующее утро после завтрака меня позвали в барак, где находились задержанные немецкие солдаты. Дежурный офицер сообщил, что Оскар хочет со мной разговаривать.
– Ага, шпион возвращается, – сказал он, когда я вошел в барак.
– Что вам надо? – огрызнулся я, стараясь не встречаться с его злобным взглядом.
– Просто быть услышанным, мой юный американский друг, – произнес он.
Я сказал, что мы кто угодно, только не друзья.
– Нет? – спросил он. – Но вы были другом Карла, не так ли?
Я ответил, что я был и горжусь этим.
– Хорошо, – сказал он. – Тогда вам понравится то, что я сейчас скажу. Лежа в постели прошлой ночью, я обдумывал наш разговор и понял, что мне следовало вчера быть более откровенным. Из всех остальных вы более всего заслуживаете узнать, что стало с Карлом.
– В связи с чем такая внутренняя перемена? – уточнил я.
Он снова усмехнулся. Меня тошнило от этого ужасного смеха.
– Ну, скажем, просто из-за профессиональной этики, устраивает? Однажды утром мы обнаружили Карла, который прятался в какой-то лачуге в одном нижнем белье. Я думаю, вы знаете, какое это было утро, не так ли? Он помог тебе сбежать. Он даже не отрицал. В качестве наказания за измену мы привели его и всех остальных заключенных из твоего барака на самый высокий край карьера.
Слова деда тонули в его личных переживаниях. Он опустил голову и плакал до тех пор, пока слезы не перестали течь. Затем он продолжил с того места, где остановился.
– Я сказал ему, – грубым голосом сказал дедушка, имитируя голос бывшего тюремщика, – если он расстреляет других заключенных, то я сохраню ему жизнь, а если прыгнет с обрыва по собственному желанию, то остальные будут жить. Я знал, что он был слишком слабым человеком, чтобы сделать больно заключенным. В этом не было никаких сомнений. Он прыгнул. Глупая свинья, даже не визжал, когда летел вниз.
Теперь уже я вытирал лицо от слез. Я играл на гитаре героя, сколько себя помню, и ничего не знал про это.
– Солдаты, которые были со мной, не говорили по-немецки, – объяснил мой дед, еще раз своим неподражаемым ласковым голосом, – поэтому они не имели ни малейшего представления о том, кто такой Оскар. Они спросили, все ли у меня в порядке, и я утвердительно кивнул.
– А что с остальными заключенными? – уточнил дед у Оскара. – Какова их судьба?
Он еще раз грубо рассмеялся, как будто наслаждался воспоминанием:
– Я их лично расстрелял… одного за другим.
Затем он прищурился. У меня было такое чувство, словно он заглядывает мне прямо в душу.
– Но я хотел, чтобы ты знал, как сложилась судьба Карла, – признался он, – потому что хочу, чтобы ты всегда помнил, что его смерть на твоей совести. Если бы не твой побег, он бы выстоял. – Он сделал паузу, чтобы мне хватило времени в полной мере осознать свою вину, а затем добавил: – Теперь, шпион, тебе надо пойти привести себя в порядок. На твоих руках слишком много крови.
В тот вечер я взял гитару Карла и пошел в ванную комнату в офицерском корпусе.
Дедушка Брайт всхлипнул еще раз и вытер нос.
Карл был прав. Акустика там была хорошая. Я играл на гитаре… и молил о прощении.
Сказав это, дедушка медленно поднялся со стула и встал рядом с Анной.
– Спасибо, что выслушала бред старика, – сказал он. – Я прошу прощения, что не очень хорошо справился со своими эмоциями.
Он посмотрел на часы.
– Я обещал пожилой няне на входе, что пробуду здесь не более часа. Ух ты, как раз прошел час, не так ли? Думаю, что мне следует возвращаться. Родственники, которые сейчас у тебя дома, вероятно, уже начинают волноваться. Отдыхай, Анна. Мы все молимся за тебя. И за твою семью.
Он протянул руку и дотронулся до ее руки, покрытой шрамами, торжественно склонил голову, словно в знак глубокого почтения, взял трость и повернулся к выходу. Шарк-шарк-тук. Шарк-шарк-тук.
Я зажмурился так сильно, как только мог. Если бы в палате было светлее, то он, конечно, увидел бы красные пятна на моем лице. Дед прошел мимо, не произнеся ни слова. Он сказал уже более чем достаточно. Шарк-шарк-тук. Шарк-шарк-тук.
