Его дерзкая девочка (СИ) - Коваль Алекс
Тим молчит. Смотрит на меня какое-то время, а потом ставит серию на паузу и сжимает мои ладошки в своих широких ладонях, заглядывая в глаза и улыбаясь, приподнимая один уголок губ:
— Поговорить нужно, — кивает, — вот только… — а вот договорить ему не дает стук в дверь.
Я аж подпрыгиваю от неожиданности, оглядываясь. Напрягаюсь моментально. Я определенно стала с беременностью слишком мнительной и подозрительной.
Однако Тим спокоен. Он поднимается и идет открывать, пока я я топчусь у дивана. В голову сразу же начинают лезть самые разнообразные мысли, начиная от появления людей Кучера и заканчивая снова вторжением в мою жизнь Мартынцева. Но того, кого я увидела на пороге, когда Тим открыл дверь, я точно увидеть не ожидала…
— Пап? — выдыхаю удивленно, не веря своим глазам.
У него же работа, встречи, совещания, да масса дел! И чтобы Роман Георгиевич Золотарев выбрался за добрые две сотни километров от города в будний день…
— Привет, молодежь, — улыбнулся папа, развеивая мои сомнения.
Не мираж.
Он здесь. Приехал. Пожал протянутую Тимом руку, дежурно улыбнулся и посмотрел на меня. Как всегда, большой босс в идеальном костюме с белой рубашкой и дорогими запонками. Стильной укладкой, волосок к волоску, и модной щетиной на щеках. И вот все вроде хорошо, а только волос седых, кажется, стало чуточку больше, и глаза выдают. Под ними залегли тени, и лицо слегка осунулось. Исхудал, кажется? Ощущение, будто он пару дней не ел, не спал и вообще не жил. Устал…
Папочка мой.
В груди что-то болезненно прострелило. Потом сердце защемило. И дышать стало больно, а глаза защипало от подступающих слез.
Какая же я дура! Просто непроходимая тупица! Такого наговорить, так ударить по тому, кто всю жизнь ради тебя делал самые мыслимые и немыслимые вещи.
— Папуль… — свой голос не узнала и я сама. В считаные секунды пролетев расстояние от гостиной до двери, я, шмыгнув носом, влетела в раскрытые объятия любимого родителя. Как когда-то в детстве, разбивая коленки, я висела у него на шее, а папа молча гладил по спине и говорил, что все пройдет, так и сейчас, в свои двадцать с хвостиком лет Злата Золотарева вспомнила, что она маленькая папина доченька.
Я крепко-крепко обнимаю его за шею, не в силах сдержать потока слез. Всхлипываю, чувствуя, как к горлу подкатывает ком и начинаю молча рыдать, уткнувшись носом в папину рубашку. С наслаждением вдыхая знакомый с детства любимый аромат его парфюма и млея от его крепких, надежных, таких уютных объятий и нежных прикосновений родных рук.
Дура я. Такая дура!
Краем уха слышу, как Тим извиняется и говорит:
— Я буду на улице, — выходит.
Хлопает входная дверь, а я все рыдаю, хлюпаю носом, сжимаю руками папину шею и совершенно не хочу прекращать эту истерику.
Пожалуй, это тот момент, когда моя ненависть к себе самой могла сравниться разве что с обжигающей яростью по отношению к Олегу Мартынцеву — недоотцу, который посмел встать между мной и моей семьей.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я нахожу в себе силы прекратить рыдать. Папа усаживает меня в гостиной на диване, а сам идет на кухню за водой, тут же быстро возвращаясь. Стягивает пиджак, а следом за ним отбрасывает и так не любимый им галстук. Действуя такими знакомыми, такими привычными жестами.
— Попей, малышка, — протягивает мне стакан, усаживаясь рядышком и притягивая за плечи к себе под бок.
Я молча повинуюсь, практически опустошив посудину, и ставлю ее на журнальный столик, укладывая голову папе на плечо и уставившись в одну точку перед собой. Столько хотелось сказать, столько спросить, но слова куда-то резко пропали. А вместе с ними и силы что-либо делать. Даже дышать и то получается едва.
— Маму я попросил остаться дома, хотя она очень порывалась поехать со мной.
Я кивнула, насколько позволяло положение.
— Думаю, нам надо с тобой поговорить, принцесса.
— Пап, я повела себя ужасно глупо. Прости меня, пожалуйста! Я очень, очень сильно тебя люблю! — выдала как на духу, обнимая любимого родителя за талию, прижимаясь, что есть сил. — Я была неправа…
— Мы тоже повели себя неразумно, малышка. Понадеялись, что Мартынцев не рискнет появиться рядом с тобой, думали, что не нужно тебе знать об этом человеке, Злата, — вздохнул папа, — но знаешь, я даже рад, что правда всплыла.
— Правда? — подняла зареванные глаза, ловя задумчивый взгляд папы. — Почему?
— Правда. Потому что не хочу больше тебе врать. Ты уже взрослая, и я уверен, все поймешь.
Я горько ухмыльнулась, припоминая, как «взрослая» Злата повела себя в тот вечер и потом всю следующую неделю. По-моему, взрослостью тут и не пахло… В этот момент было дико стыдно за себя! Но кто, если не родители, могут закрыть глаза на «косяки» своих детей?
— Сколько мне было, когда ты… вы с мамой сошлись?
— Когда мы начали жить вместе как мужчина с женщиной, тебе было уже почти два с половиной года. А появилась ты в моей жизни, когда тебе только-только исполнилось полтора годика, — проскочила улыбка в голосе отца.
— То есть как это? Вы почти год просто дружили? А где познакомились?
— В школе, Златунь. Не обо всем-то мы тебе и врали. Мы с твоей мамой и правда вместе с первого класса школы. Более того, мы были всегда очень хорошими друзьями, вот только если я к старшим классам понял, что начал влюбляться в Анжелу, то твоя мама категорически отказывалась меня выпускать из этой вашей, как там…?
— Френдзоны?
— Вот. Именно. Застрял я там прочно! — подмигнул папа, а его лицо озарила по-настоящему мальчишеская улыбка, глаза засияли, и он буквально помолодел на пару десятков лет.
— С ума сойти… как можно было в тебя не влюбиться?
— Не поверишь, но тогда я тоже так думал! Особенно когда узнал, что твоя мать по уши втрескалась в хулигана и уличного пацана Мартынцева. Вы вообще, девочки, очень любите плохих парней. Я же в школе был просто до ужаса правильным. Из хорошей семьи, отличник, перспективный парень, который таскался по бесчисленным секциям и кружкам, начиная с плаванья и заканчивая шахматами, общался с хорошими компаниями, строил планы на будущее, в общем, я был хороший, Злата. Тогда как Мартынцев жил одним днем и крутился в не самых спокойных и чистых кругах. Не знаю, что вы находите в таких отморозках. И уж тем более не представляю, что зацепило в Олеге твою маму, но она влюбилась и заявила мне об этом прямо, когда я сделал очередную попытку признаться ей в чувствах.
— Может, мы просто любим их исправлять? Парней плохих, — пожала я плечами, выдавив улыбку. На ум тут же пришел Тимур и мысль, что вот в нашей паре непонятно, кто кого исправил.
— Может быть. Но с Олегом этот финт не прокатил.
— И как… и… что? — не могла я правильно сформулировать крутившийся на языке вопрос.
— Дошло до того, что в старших классах школы мы с Анжелой совсем отдалились, и наша дружба уже условно держалась только за счет общей парты на уроках.
— Ты ее отпустил, да? — выдохнула я возмущенно, — а мама? Ну, вот куда мама-то смотрела, такого парня упустить?!
Папа засмеялся, целуя меня в макушку, как маленького несмышленыша.
— Не мог же я насильно заставить твою мать влюбиться в меня, Злат! Да и кто не совершает глупостей по молодости? Это самое время, чтобы косячить. Да и если бы Анжела не выбрала тогда Мартынцева, у нас бы не было тебя, так что во всем надо искать плюсы.
— Тоже верно…
Папа крепче прижал меня к себе и вздохнул:
— После окончания школы я ушел в армию, а вернувшись, узнал, что Анжела вышла замуж за Мартынцева. Мы, помнится, тогда с ней встретились, даже вполне себе мило побеседовали. Она тогда даже спросила, не можем ли мы и дальше быть друзьями, но скажу честно, я не настолько железный, чтобы продолжить «дружить» с той, которую фактически люблю. Поэтому я оставил Анжеле свой номер, взяв с нее обещание, что если ей вдруг когда-нибудь что-то понадобится, она обязательно наберет мне! А потом уехал в столицу. Благодаря твоему деду, у меня были здесь знакомые, и я уже тогда ушел в работу с головой, начав поднимать собственный строительный бизнес.
