Медленный фокстрот - Александра Морозова
– Ну, в двадцать почти таким же, как сейчас, – начал он негромко. – Что тут осталось – четыре года всего. А в тридцать… У меня точно будет свой дом. Машина. И семья уже будет, жена. Наверное, даже дети. Да, точно дети будут к тридцати.
– А как же танцы? – не утерпела я. – К тридцати годам ты уже будешь чемпионом мира! О тебе будут знать все! Представляешь? Мы выиграем все чемпионаты, и ты будешь знаменит на всю планету.
Пруд в моих глазах засверкал ярче, сливаясь с блеском Даниного и, естественно, моего будущего – будущего звезд танцевального спорта.
Но Данина негромкая беззлобная усмешка вернула меня на берег пруда, на полянку под деревьями, на серую Данину кофту.
– Может, буду знаменит. Может, нет. Это не главное.
– В смысле? – вырвалось у меня.
Наверное, если бы он сказал, что жить в добре, заниматься своим делом и не убивать других людей – не главное, я бы удивилась меньше.
– В прямом, – ответил Даня. – Я могу стать известным на весь мир танцором. А могу не стать. Но главное – не стать таким, как мой отец.
И тут у меня сошлась в голове картинка. И то, кто ударил Даню, и то, почему Даня не хочет его называть.
И мне стало еще страшнее, чем когда я думала, что он подрался с какой-то шпаной, своими ровесниками.
Отец – это тот, рядом с кем следует чувствовать себя в безопасности и покое. У меня никогда не было отца, и я была готова отдать полжизни, чтобы он появился хотя бы на день.
Мне казалось, что мой папа был самым лучшим и любил меня, хоть мама даже не успела ему сказать, что я у них буду. Я сама себе придумала эту любовь, но верила в нее и чувствовала.
А у Дани был отец, настоящий, живой. Который мог ударить, по-настоящему, по живому, прямо дома. В месте, которое должно быть крепостью. И которое просто не может ею быть, если тебя там бьют!
– Даня, – прошептала я, еще не понимая, что хочу сказать.
Мой голос дрогнул.
Данины веки тоже дрогнули. Но не открылись.
Он поднял свою длинную руку и, как ковшом экскаватора, ладонью начал искать мою руку у себя в волосах. Нашел. Сжал. Потом провел ею по своему лицу. Положил на грудь. Туда, где билось его сердце. Мне пришлось наклониться вперед, чтобы дотянуться до Даниной груди, и прядь моих волос коснулась его лица. Он снова улыбнулся.
Через минуту он открыл глаза, словно проснулся, сфокусировал на мне взгляд.
– Как живот?
– Лучше, – кивнула я, вспомнив, почему мы оказались с ним в парке в то время, когда у нас тренировка. – Наверное, таблетки наконец подействовали.
– Хорошо, – сказал Даня, и я убрала руку с его груди.
Села ровно и почувствовала, как в животе опять потянуло, закрутило, обожгло.
У Дани в кармане звякнул телефон, а сам он заерзал. Достал, и я увидела на экране сообщение: «Я уже освободилась. Жду тебя» – и смайлики с сердечками.
Даня знал, что я подсматриваю. Если бы он не хотел, чтобы я видела, то даже не взял бы телефон в руки.
Даня вздохнул, прошептал «Прости, милая» и набрал на экране: «Прости, но я сегодня никак(((танцевальный мир ждет героев на чемпионате. Слониха сказала, будем танцевать, пока не сотрем ноги по колено».
И убрал телефон обратно в карман.
– Думаешь, она поверит, что ты на тренировке пишешь ей такие длинные сообщения? – спросила я.
– Там тяжелый случай, – ответил он. – Думаю, она поверит даже про колени.
Я засмеялась, а Даня оторвался от моих коленей и сел.
– Если тебе лучше, – сказал он, – может, сходим куда-нибудь перекусить?
– Давай.
Он улыбнулся и легко коснулся пальцем кончика моего носа.
– Догоняй!
Глава 39
Наши дни
Лайма
Сквозь сон я услышала звонок в дверь, а потом мне почудился его голос:
– Здрасьте, тетя Вера!
Я вспомнила, что произошло в отеле, как я оттуда ушла, как он на меня смотрел. Но боль от расставания во мне еще не проснулась, она запаздывала, досматривала сон. Мне еще было приятно слушать Данин голос, хотелось слушать его. Как ночью раскаленным шепотом в самое ухо: люблю тебя, люблю, люблю…
– Даня? – зазвучал мамин голос, и я открыла глаза, просыпаясь окончательно.
– Да, теть Вер, это я. А вы кого-то еще ждали?
– Бориса Евгеньевича, – растерянно произнесла мама. – Но он придет ближе к вечеру. А как ты здесь оказался? Лайма сказала, ты уехал.
– Уехал. В магазин. Не думал, что получится так надолго, но в магазинах сегодня просто какой-то кошмар. Как будто все специально ждали утра, чтобы пойти закупаться для праздничного стола. И, кстати, будет неплохо, если вы мне дадите поставить пакеты. Они тяжелые.
– Конечно, Даня, проходи. Но как же… как же Москва?
– Стоит, тетя Вера. Больше восьмисот лет простояла и еще простоит.
– При чем тут это… Почему ты до сих пор не в Москве?
– Потому что я до сих пор здесь.
– Даня! – не выдержала мама. – Объясни мне, наконец, что происходит? Почему Лайма сказала, что ты уехал в Москву?
Даня шумно выдохнул.
– Потому что это Лайма, – устало ответил он. – Где она, вообще?
– В комнате. Спит.
Сплю? Так, может, это очередной сон?
– Что ж, – протянул Даня. – Подождем, пока проснется. Можем начать что-нибудь готовить. Я вам помогу.
– Нет уж, – сказала мама. – Я не собираюсь весь праздник гадать, что между вами случилось. Давай-ка иди к ней, буди, и разбирайтесь.
– А вы?..
– А я пойду к соседке. И учти, услышу крики – спасать тебя не прибегу.
Даня засмеялся.
Через полминуты хлопнула дверь, и мне показалось, что мы с Даней, разделенные стеной, остались одни в целом мире, как на льдине в океане или в шалаше в лесу.
Я слышала, как он прошел по прихожей, зашуршал пакетами, унося их на кухню. Чувствовала его так хорошо, словно видела. Каждый его шаг, каждое движение.
Сердце ныло при каждом ударе. Зачем он пришел, господи, зачем?..
Лишь бы все это было сном, лишь бы я спала и видела его во сне – мне большего и не надо. Лишь бы Даня уже уехал в Москву, помирился с Аней. Лишь бы они укатили в свою Доминикану, да хоть к чертовой матери на край земли!
Лишь бы я больше никогда его не видела, не слышала его голоса, не чувствовала его рук на своем теле. Как чувствовала прошлой ночью на своей больной ноге
