Залив девочек - Александра Нарин
Мужчины ломали двери на последнем этаже. Мы сварили завтрак из того, что нашли по квартирам, и стали ждать. Первобытное племя, чью стоянку навеки покинули зубры и быстроногие лани.
Мы ходили от костра наверх и снова вниз, как по горным тропам. В обед мы сварили последний рис и съели орехи. Почти все отдали детям. Беременной соседке тоже насыпали хорошую порцию. Остальные доели остатки. Каждый вынес что-то к костру, но племя наше было огромным – целая Башня. Обитатели пещер, чужих друг другу в обычные дни, в далекой повседневности.
После обеда у нас осталось немного муки, чай и растворимый кофе. Папа сказал, что надо тратить гранулы экономно и не пить чай без остановки.
– Чай поможет нам от отравления. Посмотри, какая сырость, того и гляди начнется холера.
– Чай помогает бороться с гриппом, брат. Посмотри, какая сырость, того и гляди зачихаем.
– Чай успокоит ум. Посмотри, сколько мы потеряли, мы все в депрессии теперь.
– Чай – профилактика слепоты. Посмотри, какая темнота, даже днем мрачно, будто ашвины забыли прикатить солнце.
– Ну, хорошо, хорошо, не будем отказывать себе в последнем удовольствии. Но сколько еще нам здесь сидеть?
* * *
После обеда к нашему племени примкнули люди: грязные, израненные, хромые. Увидев их с балкона, я подумала – наши жильцы вернулись! Но это были другие.
Бедняги добирались из Бангалора к сыну, что гостил здесь у родни, другу Лучика. У женщины ступня была перерезана осколком стекла, она едва шла. Лицо ее было серым, но озарилось, как лицо Богоматери, когда на него падает луч из витражных окон: она увидела сына у костра вместе с нашей девочкой.
Женщина легла на одеяло, мы обработали ей ногу, перевязали чистой тряпкой. Она лежала, совсем обессилев, только глаза ее радовались ребенку. Она была очень полная, с маленькими ступнями. Я удивилась, как она вообще дошла сюда с окраины.
Мужчина, встретив мать и всю свою родню, что жили в тесной квартирке у лифта, заплакал.
– Мы шли вчера весь день из пригорода, – начал рассказывать он сорванным хриплым голосом. – Ночью мы попали в течение Коума, меня унесло почти к пляжу. Я думал, что потерял Джали. – Он вытер глаза резким движением. – Мне пришлось вернуться и искать ее в темноте. Течение не давало мне идти. Я молился, молился Мариманн, чтоб Джали была жива. Никого не было вокруг, и вдруг старик на плоту. Представляете, старик посреди ночи? У него был старый керосиновый фонарь. Говорит: «Лачугу мою затопило, моя жена осталась внутри, я плыву к племяннику в Гуколам-колони». Я сказал: «Отец, я разделяю твое горе, как сын! Прошу, помоги мне найти мою жену». Мы плавали всю ночь до рассвета, я кричал, кричал. Я не переставал молиться Мариманн и не переставал звать Джали.
Все слушали, прижав руки к сердцу, качали головами. Я подумала, что должна нарисовать этого старика с фонарем и наводнение. Это наводнение было выпущено безымянным ужасом. Нечто перестало прятаться в закоулках.
– Старик потерял силы, лег на плот и заснул. Я сам управлял плотом, проплывая улицу за улицей. Я кричал: «Джали, Джали!» Люди смотрели с крыш, такие сонные, потерянные. Я и не заметил, как наступил рассвет. Я не знал, как жить, я думал: я убил жену, мать моего сына. Я просто молился как сумасшедший, а старик беспробудно спал. Я объездил на этом жалком плоту весь Эгмор. Сколько времени прошло, не знаю, только и думал, что не смогу теперь вернуться к сыну. Я уже потерял надежду и увидел ее на мосту возле общежития медицинского колледжа с двумя студентами, благослови их Бог! Благослови их Бог!
Я подумала, какое это счастье, что они встретились, и ужас Мадраса не поглотил никого из них. Оказалось, кошмарное нечто тоже имеет сердце.
* * *
Моя оболочка помогала, заботилась, утешала. Сама же я тосковала о любимом. Мое тело жаждало его, мой ум хотел думать только о нем, глаза – видеть его, руки – обнимать. Я представляла, как он ходит мимо готических замков, мерзнет, трогает средневековую кладку длинными пальцами цвета корицы. Смотрит задумчиво на низкие облака. Сутулясь от холода, зарисовывает узкие окна и башенные часы. Путается в тупиках и лестницах. Рыжие шотландцы восхищаются его южной малаяламской красотой.
Как же я хотела получить от него сообщение. Как и остальные люди в те дни, я бессмысленно теребила телефон, но видела только перевернутые месяцы собственных глаз на темном экране.
Я читала детям до того, как комнаты и переходы наполнятся сумерками. В моей спальне собирались все дети Башни, залезали на кровать, рассыпались по полу. Наш Лучик не расставалась с бангалорским мальчиком, я улыбалась этому. Эти дети тоже напоминали мне нас с Климентом Раджем.
– Сидите тихо и дышите тихим дыханием, не сопите и не щекочите друг друга, тогда мы хорошо почитаем.
Дети не смеялись. Они были вялые, как будто сырость поселилась в их неугомонных тельцах. Или они чувствовали тревогу взрослых, старались не мешать собой.
– В семье Курухов не было детей. Однажды они нашли на рисовом поле тыкву. Тыква растет среди риса? – спросила я.
– Нет, – уныло протянули дети.
«Хоть бы не заболели», – подумала я и продолжила читать.
– Муж и жена Курухи захотели съесть тыкву и стали резать ее ножом. Тыква стала умолять, чтоб они резали осторожно. Внутри тыквы оказался краб. Тогда жена Корух привязала к животу корзину, притворилась беременной, а потом сделала вид, что родила краба. Краб вырос, и ему нашли жену, хорошую девушку. Но она не хотела быть замужем за крабом. Пока родители и краб спали, она убежала из дома. Краб услышал, что она ушла, и пошел к дереву баньян. «Чей ты, баньян?» – спросил краб. «Я твой», – сказал баньян. Тогда краб приказал дереву открыться. Из баньяна краб вынул тело человека и надел его, а в дерево положил тело краба.
В теле юноши он пришел на деревенский праздник, и там девушка, залюбовавшись им, подарила ему свои браслеты. Он вернулся к баньяну и снова надел тело краба. Он приполз к молодой жене и положил перед ней подаренные браслеты. Она испугалась, но все-таки решила проследить за крабом. Она заметила, как он говорит с баньяном, как кладет тело краба в дерево. Она подкралась и сожгла крабовую оболочку. А с мужем они встретились на танцах и вместе пошли домой.
– А зачем он вообще был крабом? – спросил друг Лучика.
– Наверное, он хотел, чтоб его полюбили даже в облике краба, – грустно сказала я.
Даже сказка напоминала мне
