Ким Эдвардс - Дочь хранителя тайны
Прежде чем увидеть Говарда, она услышала его голос. Иной тембр, ниже, чем у Дэвида, чуточку носовой. Классический северный акцент – с каждым звуком в комнату будто влетал колкий мелкий снег. Нора обтерла руки кухонным полотенцем и вышла на порог.
Трое мужчин – ее потрясло, что она подумала так о Поле, но его плечо было вровень с плечом Дэвида, и он выглядел настолько взрослым и независимым, словно никогда не сидел у нее в животе, – собрались у веранды. Гриль источал запахи дыма и резины, от углей к небу возносился зыбкий жар. Голый до пояса, сунув руки в карманы обрезанных джинсов, Пол с застенчивой краткостью отвечал на вопросы Говарда. Муж и сын не видели Норы, их взгляды были обращены к костру и океану, в этот час гладкому, как непрозрачное стекло. Говард, стоявший к ним лицом, поднял голову и улыбнулся ей. Прежде чем обернулись Пол и Дэвид, прежде чем Говард протянул ей бутылку вина, его взгляд встретил взгляд Норы – на мгновение, важное только для них двоих. Произошло нечто недоказуемое, но очень реальное: секундное единение, сумрак в его глазах, их лица, раскрывшиеся в обещании удовольствия. Мир разбился о них, как прибой.
Дэвид повернулся с улыбкой, и мгновение захлопнулось.
– Белое, – сказал Говард, отдавая бутылку, и сразу показался Норе очень заурядным. А еще эти его дурацкие бакенбарды до середины щек… Скрытый смысл прошедшего мига – неужели она все придумала? – куда-то исчез. – Надеюсь, подойдет.
– Замечательно, – ответила она. – У нас как раз омары.
Такой обыденный разговор. Поразительное мгновение осталось в прошлом, Нора снова стала любезной хозяйкой. Эта роль сидела на ней так же свободно, как и шелестящий сарафан. Говард был ее гостем, и она предложила ему плетеное кресло, предложила выпить. А когда вернулась с джином, тоником и ведерком льда на подносе, солнце уже опустилось к самому краю воды, над которым вскипали пышные, розовые и персиковые, облака.
Ужинали на веранде. Тьма сгустилась быстро, и Дэвид зажег свечи, заранее расставленные вдоль перил. Начинался прилив, невидимые волны глухо шуршали по песку, в неверном мерцании свечей голос Говарда то усиливался, то затихал. Он рассказывал о построенной им камере-обскуре, ящике красного дерева, который поглощает свет, за исключением одного-единственного точечного луча, и в результате в маленьком зеркале создается отражение окружающего пространства. Этот инструмент – предшественник фотоаппарата; им пользовались некоторые художники – Вермеер, например, – достигая в своих работах фантастического уровня детализации.
Нора слушала и удивлялась его изобретательности. Подумать только, мир, отраженный на темной внутренней стенке ящика, крошечные фигурки, пойманные лучом света и все-таки движущиеся. Это так отличалось от их с Дэвидом фотосессий, когда объектив аппарата пришпиливал ее ко времени и пространству. Сейчас, потягивая в темноте вино, она поняла, что тут-то и кроется их основная проблема. Они с Дэвидом кружили поблизости, но не покидая своих орбит. Разговор перекинулся на другие темы, Говард стал рассказывать о Вьетнаме, куда ездил военным фотокорреспондентом.
– Зачастую просто-напросто скучно, – отмел он восхищение Пола. – Катались взад-вперед по реке Меконг, больше ничего. Река, впрочем, удивительная, вообще места там необыкновенные.
После ужина Пол ушел в свою комнату, откуда вскоре полились гитарные переборы, вплетавшиеся в рокот волн. Пол не хотел сюда ехать: ему пришлось пожертвовать целой неделей в музыкальном лагере, а буквально через пару дней после возвращения предстояло играть на одном очень важном концерте. Но Дэвид настоял, чтобы сын ехал с ними. Он не принимал всерьез музыкальные устремления Пола – дескать, годится в качестве хобби, но не профессии. Однако Пол был страстно влюблен в свою гитару и твердо решил поступать в Джуллиард [5]. Дэвид, столько трудившийся ради благополучия семьи, не мог спокойно слышать об этом. Вот и теперь изящные, крылатые аккорды, слетавшие на землю, напоминали скальпель, остро врезающийся в плоть.
С оптики разговор перешел на волшебное освещение долины Гудзона, где жил Говард, и Южной Франции, где он любил отдыхать. Он описал узкую дорогу, клубы тонкой пыли, поля с сочными подсолнухами. Говард. Он был только голос, неразличимая тень, но его слова, как музыка Пола, обнимали Нору, искрились внутри нее. Дэвид подлил всем вина и сменил тему, а потом все они встали и перешли в ярко освещенную гостиную. Дэвид достал из папки серию черно-белых снимков, и между мужчинами завязалась горячая дискуссия о свойствах света.
Нора стояла возле них. На фотографиях, о которых шла речь, всюду была она, ее бедра, кожа, руки, волосы. Однако ее не включали в обсуждение, она была темой, не собеседником. Иногда дома, в Лексингтоне, зайдя в кабинет Дэвида, Нора вдруг видела снимок чего-то непонятного и одновременно смутно знакомого – какого-нибудь изгиба своего тела или места, где они вместе бывали, – но уже ни на что не похожего и совершенно преобразившегося: облик, ставший абстракцией, идеей. Позируя Дэвиду, она пыталась хоть как-то сократить расстояние, все больше их разделявшее. Кто виноват, он или она, по сути, не имело значения. Сейчас, глядя на Дэвида, поглощенного беседой с неожиданно встреченным фанатиком фото, она поняла, что он уже много лет не видит ее по-настоящему.
Гнев всколыхнул Нору, ее затрясло. Она резко развернулась и вышла из комнаты. После случая с осами она пила редко, но сейчас бросилась на кухню и до краев наполнила вином красный пластиковый стаканчик. Вокруг стояли грязные кастрюли, стыло масло, валялись огненно-красные обломки панцирей омаров, похожие на оболочки мертвых цикад. Столько работы ради короткого удовольствия! Обычно посуду мыл Дэвид, но сегодня Нора повязала фартук, составила все в раковину, убрала остатки устриц в холодильник. Разговор в гостиной вздымался и опускался, как морские волны. О чем она думала, выбирая этот сарафан, который был ей особенно к лицу, поддаваясь колдовству голоса Говарда? Она, Нора Генри, жена Дэвида, мать почти взрослого сына? У нее уже появились седые волосы, хотя их вряд ли замечал кто-нибудь, кроме нее самой, в нелестном освещении ванной комнаты. И все же седина уже была. Говард пришел пообщаться с Дэвидом на обожаемую обоими тему – больше ничего.
Нора вышла из дома, вынести мусор в бак. Песок слегка холодил босые ноги, а воздух был комфортно теплый. Нора подошла к берегу океана и встала, глядя на белые, живые россыпи звезд. Сзади открылась и с шумом захлопнулась сетчатая дверь. Дэвид и Говард, невидимые в темноте, направились к ней, шурша по песку.
