Елена Гайворонская - Давай попробуем вместе

Кто-то скажет, что я пытаюсь искупить самый тяжкий из смертных грехов – убийство. Я отвечу: тогда, если Бог есть, почему он столько веков подряд с высоты космического разума равнодушно наблюдает за уничтожением друг друга ничтожными кровожадными существами, пышно и нахально именующими себя венцами творенья? И где он, Высший Суд? Быть может, гораздо ближе, чем мы думаем? Где-то на стыке двух миров – своего личного и всего остального? Кто знает? Я – нет.

Утром заступаю в смену. За рулем трет глаза, зевая так, что можно пересчитать все зубные коронки, наш водитель Анатолий. На первый взгляд он кажется хмурым, сосредоточенным пессимистом и брюзгой. Но, попав в солидных размеров московскую пробку, дивишься, сколько взрывной энергии и темперамента скрыто в его скромной персоне. К сожалению, «скорая», даже с включенными проблесковыми маячками, не «шестисотый». И потому пропустить нас на вызов сквозь монолитные ряды очень торопящихся автовладельцев подчас считают «западло» и хмурый таксист, и симпатичная леди, и почтенный глава семейства, и растерянный «чайник». Вот тут-то и включается Анатолий. Рывком рванув вниз стекло, он почти по пояс высовывается из кабины, громогласно вопрошая:

– У вас совесть есть? Завтра ж сами подыхать будете, а мы проехать не сможем! – И для пущей убедительности сдабривает свои слова порцией отборнейших ругательств, каждое из которых достойно быть произнесенным на «передке».

Как ни странно, после проведенной беседы совесть у граждан обнаруживается, и дорогу уступают даже джипари и «бээмвухи».

Второй, собственно основной, сотрудник бригады, врач Виктор Степанович, напротив – само олицетворение жизнелюбия и всепрощения. Круглолицый, невысокий, улыбчивый крепыш, с неизменным румянцем во всю щеку, непременно опаздывающий к началу смены минуток на пять—десять, всякий раз с покаянным видом отдувающийся, оглаживая пухлой ладошкой блестящую лысинку:

– Извините, ребятки, будильник не прозвенел. Бежал всю дорогу…

В следующий раз «будильник» меняется на «поломавшийся автобус» или «неполадки на линии метро». В то же, что Виктор Степаныч «бежал всю дорогу», я охотно верю: он практически никогда не ходит обычным шагом, передвигаясь легкой трусцой, постоянно куда-то торопится и тем не менее умудряется всюду опаздывать на те же пять—десять минут. Во время переезда Виктор Степаныч успевает сжевать парочку домашних бутербродов, запивая чайком из термоса и сетуя:

– Вот жизнь, позавтракать толком некогда.

При этом довольно жмурится, улыбаясь во все коронки.

– Сорок седьмая, выезд на место пожара…

Сорок седьмая – это мы.

– Замечательно! – радостно откликается Виктор Степаныч, словно это самое лучшее, что он слышал в своей жизни.

На деле доктор достаточно добрый и милый человек, а некоторый налет цинизма сформировала в нем тридцатилетняя медицинская практика. Я часто думаю: не месяц, не полгода – три десятка лет почти ежедневно заглядывать смерти в лицо… Это выдержит далеко не всякий. Неужели под кругленькой оболочкой добряка-оптимиста скрывается иной человек, с железными нервами и перегоревшей к людским страданиям душой? Иначе можно свихнуться. Или к этому тоже привыкаешь? Как к канонаде выстрелов на «передке», к ежедневным двум поллитровкам, крикам раненых и безмолвному грузу «200»…

Однажды я не выдержал и спросил об этом Виктора Степаныча. После дежурства, когда мы пропустили в ординаторской по сто пятьдесят для расслабления. Как и про другое, чего я пока так и не сумел понять:

– Какая она, смерть?

Он неожиданно посерьезнел, поглядел на меня придирчиво и настороженно, подперев ладошками мягкие щеки. А затем произнес медленно, тщательно подбирая слова, что было для Виктора Степаныча, обыкновенно сыпавшего как из пулемета, нехарактерно:

– Нам с тобой о жизни думать надо. И о живых. А то, не ровен час, беду призовешь… Знаешь, как старики говорят: у каждого человека за спиной ангел и бес… Так вот, бес-то не дремлет… Гони эти мысли прочь, Славка, гони…

И умолк, уставившись в граненую пустоту стакана.

Неожиданная суеверная выкладка представителя одной из самых богохульных профессий поразила меня настолько, что я не нашелся что сказать. Отчего-то вспомнился в тот момент ночной визит Костика, и по спине моей проскользнул легкий холодок, словно чье-то дуновение. Мне даже почудилось в наступившей больничной тиши, что некто окликнул меня по имени. Зябко поежившись, я обернулся, будто и впрямь ожидал кого-то увидеть…

Но лицезрел лишь железный остов вешалки в углу с сиротливо болтавшимися на ней белыми и зелеными халатами, мерно покачивающими манжетами…

– Мне достаточно, – сказал я решительно.

– Сорок седьмая, к роженице…

– Крутые, наверное, – бурчит Анатолий. – Или алкаши. Щас только они и плодятся.

– Зря ты так, – назидательно возражает Виктор Степаныч, – и во время войны люди рождались. А как без этого? Иначе вымерли бы, как мамонты. Вот у моей бабки восемь было. Пять мальчиков, три девочки. Два сына на фронте погибли, одного репрессировали. Дочь от холеры померла… В деревне жили. Какие тогда лекарства?

– Щас-то в деревне проще, – говорит Анатолий. – Земля прокормит. Только работай на ней, не ленись. Вот у соседа нашего, – оживляется он, – в прошлом году тройня родилась. И все девки, прикинь?

– Да, – качает головой Виктор Степаныч. – Трое по нашим временам тяжеловато.

– Его чуть кондрашка не хватила. Все ходил и причитал, мол, УЗИ двойню показывало, это еще куда ни шло. А тут трое, да к тому же девки! Хоть бы одного пацана, говорит. Ему жену забирать, а он от радости великой лыка не вяжет. Приполз и просит: «Отвези». Ну, приезжаем. Выходит Тонька, жена, вся зеленая, двоих тащит, медсестричка третью. «Вы, – говорит, – счастливый папаша?» – «Помилуй, господи, – отвечаю. – Вон он, на заднем сиденье. Пятый день празднует. Грузите всех туда же, дома разберемся».

– Ну и как? – отсмеявшись, спрашивает Виктор Степаныч.

– Ничё. Пока с голоду не померли.

– Да-а… – уважительно замечает Виктор Степаныч. – А ты, Славик, чего отмалчиваешься?

– А что?

– Что молодежь думает по этому поводу? Рожать или не рожать?

– Не знаю, – пожимаю я плечами.

– Чего ему попусту голову засорять? – ворчит Анатолий. – В его-то возрасте… Самому еще в игрушки играть.

– Уже наигрался, – усмехаюсь я.

В кабине повисает неловкое молчание.

– Во, – изрекает Анатолий, – приехали. Кажись, будущий папаша маячит.

Мужчина ожидает нас на улице. Завидев «скорую», размахивает руками, словно ловит такси:

– Сюда!

Молоденькая женщина с огромным животом, чуть испуганными лучистыми глазами и какой-то просветленной улыбкой смущенно, точно извиняясь за беспокойство, приговаривает: