Елена Гайворонская - Давай попробуем вместе

– Что? – переспросила она, сжимая в кулачок правую руку с тонюсеньким, как «неделька», обручальным колечком на безымянном пальце.

– Кольцо давай, сука, мать твою…

Она, попятившись, покачала головой.

– Кольцо, живо! – рявкнул грабитель, и в тот же самый миг она изо всех сил ударила грабителя острым углом картонной папки в переносицу. От неожиданности он отпрянул, прижав ладонь к лицу. Что-то упало, звякнув об асфальт.

Она бросилась бежать. Так быстро, как только умела. Без оглядки.

Звуки вновь появились: шорох шин, грохот трамваев, вой ветра… В два прыжка она одолела обледеневшие ступеньки, ткнула негнущиеся пальцы в кодовую железку. Дверь не желала отворяться. Женщина с воплем несколько раз ударила ногой по кованой жести. Тогда дверь возмущенно загудела, но распахнулась. К мусоропроводу вышел сосед с пакетом. Спросил удивленно:

– Что с вами?

Она открыла рот, но не смогла произнести ни слова и замотала головой. Сосед поглядел на нее с каким-то странным сочувствием и удалился. Около своей квартиры она подумала, что нужно успокоиться, чтобы не волновать мать и сына. Черт с ней, с сумкой. В ней и было-то расческа, зеркало из старенькой пудреницы, кошелечек с мелочью – бумажные деньги она всегда носит в кармане… Помада «Дзинтарс»… Помаду жалко. Почти новая… Хорошо, паспорт дома оставила… Дрожащими руками она вытащила сигарету. Та заплясала на губах. Она присела на корточки, прислонившись к двери спиной. В голове помимо воли прокручивались подробности жуткого вояжа. Она вдруг подумала, что выпавший из кармана грабителя предмет мог быть ножом, и застонала от накатившей волны одурманивающего ужаса. Полиэтиленовый пакет с картонной папкой внутри – вот с чем она выступила против во-оружейного бандита. Наверное, она слегка спятила в тот момент. Или даже не слегка…

Она разглядывала пакет, словно пыталась найти на нем следы своего недавнего безумия. Какой бес вселился в нее в ту секунду? Тоненькое, как ниточка, обручальное кольцо тускло поблескивало в свете пыльного фонаря. Она закусила его пересохшими губами.

Наверно, стоит заявить в милицию. Но в темноте она даже не разглядела лица…

Женщина поднялась, выбросила недокурен-ную сигарету под лестницу, мысленно отметив, что нехорошо сорить в собственном подъезде. Позвонила в дверь.

– Кто там? – послышался голос сына.

Молодец, подумала она, всегда спрашивает.

– Это я.

Она с ходу чмокнула сына в щеку, сбросила одежду, скинула обувь и быстро прошла в ванную. Горячий кран дико взвыл, оповестив все пять этажей о ее намерении хорошенько отдраить трясущиеся, как у горькой пьянчужки, руки.

– Бабушка давно ушла? – крикнула она из ванной.

– Давно.

– Она звонила, что доехала?

– Да. А что?

– Ничего. Все в порядке.

Все в порядке… Если не считать отнятой сумки, сумасшедшего кросса, поганой дрожи в ладонях и коленях, тошноты, внезапно подкатившей к гортани. Но он ничего не должен видеть, ее маленький мальчик. Хотя бы пока так мал и хрупок. Пусть как можно дольше задержится он в своем благостном дивном мире, где нет места жестокости и отчаянию…

«Господи, помоги мне, я уже не знаю, во что верить!»

– Я устала… – шепотом пожаловалась она осунувшейся, всклокоченной, с испуганно-лихорадочным взглядом женщине по ту сторону призрачной зазеркальной страны. Только с ней она могла позволить эту роскошь – поплакать в полосатое полотенце, еще хранящее запах его свежевыбритых щек…

2

Март 2000 г.

Иногда мне снится война. И тогда, просыпаясь, я долго гляжу на милое лицо Веры с его мягкими чертами. И мрачные призраки рассыпаются от легкого дыхания рассвета…

А потом подбирается весна. Я чувствую ее приближение в назойливом стуке капели по размытому стеклу. В трупном запахе собачьего дерьма, выплывающего из-под ломкого наста. В утробных звуках канализационных решеток, поглощающих талую воду. В отмороженных голубях, повылезавших из своих зимних укрытий, бессмысленно и очумело вращающих крохотными головками на взъерошенных воротничках. Точно видят впервые и весну, и весь этот мир.

Но дети не замечают несовершенства. Для Мишки радостно поют грязные ручьи, радугой сверкают голенастые сосульки и пробиваются кривые почки на чахлых обломанных деревцах. Вечерами мы часто бродим по старому парку. Я делаю из бумаги кособокие кораблики, и мы отправляем их по мутноватым ручейкам. А я стараюсь вновь научиться забытой философии красоты и гармонии. Иной раз мне кажется: у меня начинает получаться… Если бы я не оставался наедине с собой…

Война не прекращается. Она идет параллельно весне. Южный ветер доносит ее горячее зловонное дыхание…

Ежедневно хорошенькая дикторша ОРТ, изо всех сил стараясь казаться суровой, повествует о новых наших потерях. Сегодня это снова нападение на отряд омоновцев. Трое погибли, трое ранены… В ее оленьих глазах застыла смертная скука – каждый день одно и то же, уже навязло в зубах. Красивых, ровных, надраенных пастой «Бленд-а-мед»…

Переключаю на НТВ. Там диктор более убедителен, а статистика несколько иная: десять погибших, и один умер в госпитале, не приходя в сознание. Ранены шестеро…

РТР всегда дает среднее арифметическое: у них убитых семь, а ранены пятеро…

Я тупо щелкаю пультом, и мне начинает казаться, что мы и вправду призраки. Поколение «нет». – Летучие голландцы. Нас даже сосчитать не могут, отличить живых от мертвых, мертвых от живых… Правду я нахожу лишь в статьях Огурца. Острых, хлестких. Я вижу ее, слышу, я ее осязаю…

– А теперь реклама на канале… – Милое личико девушки расцвело наконец ослепительной улыбкой, посрамившей дряхлый Голливуд…

Я изо всех сил вдавливаю красную кнопку в пластмассовую пластину пульта. Изображение медленно меркнет. Скорее, еще скорее… Меня трясет от свежеструганых гробов и супертонких женских прокладок… И оттого, что для кого-то это почти одно и то же… Еще секунду, и я вышвырну проклятый ящик в окно…

Тяжело дыша, я разжимаю кулаки. Нет, ни черта не получится. Потому что с последней зарплаты я поставил на все окна Вериной квартирки очень прочные и частые решетки…

3

С моим неполным медицинским я устроился санитаром на «Скорую». Маленькая зарплата, ночные разъезды, газовый баллончик в кармане – на случай попадания к агрессивным наркоманам в ломке, делающим вызов с целью разжиться «колесами». И постоянное общение с человеческим страданием. Работа не для слабонервных. Но в данный момент для меня то, что нужно. Я не знаю точно, скольких в шквальном огне атак прошила именно моя пуля… Иногда мне хотелось верить, что я всякий раз промазывал. А иногда – наоборот. Но теперь, когда я вижу очередного балансирующего между жизнью и смертью, я отчаянно, неистово желаю, чтобы он продлил хоть ненадолго свое пребывание здесь, среди нас. Сколько их выкарабкивается? Я не знаю. И моя роль в их спасении почти никакая, но все же она есть… По крайней мере, если мне и хочется верить во что-нибудь, то в эту свою сопричастности.