Карина Тихонова - Блюз бродячих собак
Вообще, преподавание русской литературы в нашей школе грешит неким интеллектуальным уродством.
Оставим в стороне Толстого и Достоевского. То, что эти писатели далеко не по зубам даже самым продвинутым школьникам, по-моему, ясно всем. Кроме чиновников в Министерстве образования.
Ну, хорошо: если уж им непременно хочется запихнуть в школьный курс произведения Федора Михайловича, почему не найти для этого материал полегче? Например, чудную повесть «Село Степанчиково и его обитатели?» Повесть, написанную живо, легко, остроумно, с яркими замечательными героями, к тому же дающими возможность провести аналогии с комедиями Мольера? Блистательный вариант русского «Тартюфа», который не слишком отяготит юные мозги и не посеет в душах школьников отвращение к творчеству Достоевского в целом.
Помню, что именно это чувство вызвала у меня в школе фигура Маяковского.
Скажите честно, что вы помните из школьного курса? Ну да, про то, что он достает из широких штанин дубликатом бесценного груза… Читайте, завидуйте: я гражданин Советского Союза…
Что еще?
Кто там шагает правой? Левой, левой…
«Блек энд вайт?» Ну, это для самых продвинутых.
Еще? Все!
Так вот: никакого представления об огромном, талантливом, лирическом поэте мы, «благодаря» школьному курсу, не имеем.
Как-то раз я начала перебирать свою библиотеку. Вытащила все книги, сложила их рядами на полу, привела в порядок шкафы и взялась за хорошо знакомые томики. Вытирала их тряпочкой и аккуратно ставила на место.
И вдруг мне в руки попался совершенно потрепанный, зачитанный том без обложки.
Что ни говори, а в зачитанных книгах есть свое очарование. Они словно сохраняют часть энергетики огромного числа людей, державших их в руках.
Я повертела книгу в руках. Чьи-то стихи, только непонятно чьи. Я отошла к тахте, уселась поудобней и начала читать.
И пропала.
Стихи были невозможно талантливыми. Структура словообразования поразила меня своей необычностью: автор очень точно чувствовал, как нужно изменить привычное уху слово, чтобы оно еще сильнее воздействовало на читателя. Чтобы доставало не до поверхности души, а до самой ее глубины. Неизвестный мне поэт перемещался по Вселенной с фантастической легкостью, словно не знал, что это невозможно. Запросто вступал в разговор с богом, общался с ним на равных с искренностью и болью. Смотрел на планету Земля с такой головокружительной высоты, что по коже бегали опасливые мурашки: и как он не боится?
И бог заплачет над моею книжкой.Не слова — судороги, слипшиеся комом,И побежит по небу с книжкою под мышкой,И будет, задыхаясь, читать ее знакомым…
Поэт не плакал и не жаловался на жизнь. Он открывал перед читателем свои душевные раны, и эти раны гордо приравнивал к стигматам Христовым, ибо прикоснувшийся к ним очищался через страдание.
И было в этом жесте что-то одновременно страшное, кощунственное и величественное. Потому что только гений может подняться на одну ступеньку со своим Создателем.
Итак, я калека в любовном болении,для ваших помоев поставьте ушат.Я вам не мешаю. К чему оскорбленья?Я только стих. Я только душа.
«Боже мой! — стонала я мысленно, переворачивая страницу за страницей, — кто это? Кто это?!»
Вокруг меня громоздились кожаные айсберги книг, рядом валялся забытый пылесос, но мне было совершенно наплевать на хаос и разруху в комнате. Зачитанная книга без обложки втянула меня в себя и не отпускала до самой последней строчки на самой последней странице.
Я хочу быть понят родной страной,А не буду понят — ну, что ж…По чужой стране пройду стороной,Как проходит косой дождь…
Ахматова сказала: «Если бы творчество Маяковского оборвалось до революции, в России был бы еще один непревзойденный трагический поэт…»
Интересно, что Анна Андреевна имела в виду под словом «оборвалось?»
И тем не менее, только она имела право так сказать. После слов Маяковского, адресованных ее расстрелянному мужу — большому поэту, талантливому историку и просто огромной личности Николаю Гумилеву.
Маяковский сказал: «Он был хороший белогвардейский поэт».
Не станем возмущаться цинизмом этого критического отзыва.
Давно покинули нас поэт Гумилев и поэт Маяковский. И каждый из них расплатился за сделанное ими на земле по самой высокой ставке — своей жизнью.
Не нам их судить. И не стране, которая стала для своих талантливых детей злой мачехой.
Что ж, бери меня хваткой мёрзкой,Бритвой ветра душу обрей.Пусть исчезну, чужой и заморский,Под неистовства всех декабрей!
Они жили в странную эпоху, похожую на нашу своей двойственностью. И каждый из талантливых людей того времени эту раздвоенность носил в собственной душе. Поэт Маяковский — самый яркий тому пример.
Потомственный дворянин, презревший свое происхождение.
Поэт, ставший витриной искусства новой власти, — и пророк футуризма, не состоявший ни в одной политической партии.
Элегантный светский лев с сигаретой в зубах, небрежно взирающий на нас со знаменитой фотографии, — и никогда не затягивающийся курильщик, страшно боявшийся рака легких.
Гений, воспевший победу общественного над личным, — и мужчина, страдающий от мучительной неразделенной любви.
Общественный деятель, осудивший самоубийство Есенина, — и замученный, загнанный в угол человек, разрядивший в себя пистолет в пустой комнате одинокой квартиры.
Не станем судить. Станем читать. И попытаемся понять, без глупых укоров и ханжеского лицемерия.
Слов моих сухие листья лизаставят остановиться, жадно дыша?Дай хоть последней нежностью выстелить,Твой уходящий шаг…
Я дошла до последней страницы, перевернула лист и впилась глазами в мелкий шрифт. Так, типография такая-то, тираж такой-то, подписано в печать…
Дошла до слов «В.В. Маяковский. Избранное» и выронила книгу из рук. Подняла ее, машинально вытерла, бережно поставила на место в шкаф. Подумала немного, пересчитала наличные и бросилась в книжный магазин.
За полным собранием сочинений.
Так что могу сказать вам только одно: читайте. И вы удивитесь тому, как не похожи кастрированные классики из школьной программы на настоящих, полнокровных людей, которые вдруг вам откроются.
