Хулиган. Его тихоня - Эла Герс
Я знал только то, что она уже успела составить обо мне мнение. Хорошее или не очень…
И она воспользовалась тем, что мы остались наедине, чтобы решить, должен ли я быть в жизни ее дочери… или мне следовало исчезнуть.
— Ты знал, что Ксюша родилась недоношенной?
Я покачал головой, гадая, к чему она начала клонить.
Ее губы скривились в кривой улыбке.
— У меня было такое сильное кровотечение, что мой муж потерял сознание. Мне пришлось тащить себя к телефону, чтобы позвонить в скорую, — она раздосадовано покачала головой своим, по всей видимости, тяжелым воспоминаниям. — Мы думали, что теряем ее, но, слава Богу, этого не произошло. Не потеряли. Слава Богу…
Я не смог ничего ответить, оттого что внутри у меня все сжалось.
— Из-за полученных осложнений я не смогла больше родить ребенка. Ксюша стала нашим первым и последним ребенком, единственным. Поэтому мы отдали ей всю нашу любовь и внимание. Мы до сих пор удивляемся, как она не выросла избалованной с таким то вниманием, но Толя считает, что дело в моей строгости.
Она опустила взгляд и уставилась на свои руки.
— Когда нас обоих повысили в нашей компании, мы с Толей усадили Ксюшу и рассказали ей о последствиях такого повешения на работе. О том, что нас постоянно будут отправлять в командировки и о том, что возможно мы будем подвержены частым переездам, — она улыбнулась одним уголком губ, прежде чем продолжила: — Я думала, она обидится на нас, но она приняла все без протеста. Только вчера она созналась, что ей было тяжело справляться с нашими переездами. Все это время она молча терпела, ради нас. Она всегда была внимательным ребенком, чутким, заботливым и ласковым. Хотя и немного закрытым из-за моей строгости. Но, может, это и к лучшему. Пусть лучше она будет тихим и покорным ребенком, чем взбалмошным и неконтролируемым.
Я не сводил с нее пристального взгляда, пока она медленно поднимала голову. Ее взгляд стал жестким и изучающим.
— Ты понимаешь, к чему я веду, Леша?
Мое тело напряглось, а внутренности сжались еще сильнее.
Но мать Ксюши не нуждалась в ответе. Она была готова дать его сама:
— Я не хочу, чтобы ты был с моей дочерью.
Вот оно что.
Твою ж мать!
Мои руки неконтролируемо сжались в кулаки, но я по-прежнему продолжал молчать.
— Я смотрю на тебя и вижу, что ты не мальчик, даже не парень, ты скорее мужчина. Ты пережил не одну долю трудностей, которые сделали тебя таким, какой ты есть сейчас. Закаленным. Сильным.
Эта женщина и впрямь была проницательной.
— Но моя дочь, — продолжила она, — она живет в мире грез. Она всегда витает в облаках. И мы боимся, что ты ее погубишь.
Я больше не мог этого выносить. Сначала ее муж. Теперь — она. И дело было не в том, что они осуждали меня, что безусловно выводило меня из себя. Но еще больше меня бесили их неверные представления о собственной дочери. Моей девушке.
Блять, они даже не знали, что я сделал для нее, для них!
— Вы присмотрелись, Наталья Васильевна? — спросил я, уперевшись локтями в стол и наклонившись вперед.
Она была поражена неожиданным вопросом.
— Что?
— Вы присмотрелись ко мне? — повторил я.
— Я не понимаю.
— Если бы вы присмотрелись, то увидели бы, как сильно я сочувствую вашей дочери, — я не мог удержаться от резкого и раздраженного тона. — Вы видели меня с ней, вы слышали, тогда к чему весь этот бред?
— Я ее мать, — холодно ответила она. — Я просто хочу как лучше для нее.
— Как лучше для нее или для вас? — выпалил я, пытаясь подавить все еще бушующий во мне гнев. — Без обид, но Ксюша не наивна, как вы считаете. Она знает, на что идет, находясь со мной. Она бы не осталась со мной, если бы я не был с ней искренним. Да, она тихая, покорная, часто ставит себя в жертву, да! Но она умная, она сильная! Вы думаете, что она живет в каких-то придуманных ею фантазиях, но на самом деле вы ни черта о ней не знаете, потому вас не было рядом, чтобы узнать ее.
— Я уже сказала тебе, что Ксюша все понимает. Понимает, почему так было, есть и будет. Это же работа, она должна понимать нас, — ее глаза опасно блеснули.
— Да, понимает. Но это не значит, что она не чувствует себя одинокой и брошенной.
Боль, промелькнувшая на лице Натальи Васильевны, стала доказательством того, что мне удалось довести истину до ее разума.
Затем она повернула голову в сторону, отвернувшись от меня. Я был уверен, что она собиралась потребовать меня убраться из дома, но, к моему удивлению, она лишь улыбнулась.
— Боже, ты так сильно напоминаешь его, когда он был моложе, — пробормотала она с усмешкой.
Я уже собирался спросить ее, что она имела в виду, когда вернулись Ксюша с отцом, переняв все внимание на себя. Она все еще суетилась вокруг него, отчего я разозлился еще больше. Когда Ксюша подошла ближе, я выдернул руку отца из ее и усадил на свое место. И отец, и дочь были ошеломлены моим поступком, но мне было наплевать.
— Ты не ела десерт, — заявил я, положив на ее тарелку большой кусок пирога. — Ешь.
— Но папа…
— Твой отец — большой мальчик. Он может сам справиться, — твердо сказал я.
Ксюша взглянула на меня, блуждая глазами по моему лицу, пытаясь считать причину подобного поведения, а затем, потерпев неудачу, взяла вилку и принялась за пирог. Мне было наплевать, что ее отец бросил на меня обиженный взгляд, прежде чем сел обратно на свое место. Я был слишком зол, чтобы обращать на него внимание, но обеспокоенное выражение лица Ксюши, когда я снова поймал ее взгляд, заставило меня глубоко вздохнуть.
Мне нужно было успокоиться.
Пока я пытался расслабиться, заметил, как Наталья Васильевна с обеспокоенным выражением лица, идентичным выражению Ксюши, осматривала обожженные пальцы мужа, нежно поглаживая их. Ее муж сжал ее руку, взглядом приказывая ей не беспокоиться.
Наталья Васильевна оказалась не так уж и холодна к мужу, как мне показалось вначале.
Остаток ужина прошел без
