Не в счет - Регина Рауэр
Ощутить не дразнящее и легкое прикосновение прохладных губ к щеке, а… как в Индии, в Аверинске или где угодно, когда одни мы остаемся.
— Ну… мы начинаем? — Ивницкая, грациозно падая на стул, вопрошает ворчливо.
Нетерпеливо.
Ибо право помучить нас вопросами отвоевала себе именно Полина Васильевна, отбила эту возможность у Женьки, самой младшей сестры Гарина и — это надо было видеть! — у Аурелии Романовны. То, что стать журналистом она всегда мечтала, Ивницкая, удивляя и меня, и Артёма, тогда тоже объявила.
Просто нам о своей мечте она никогда не говорила, да.
— Давай уже.
— Ну наконец-то! — ногу на ногу Полька закидывает картинно, сцепляет руки на коленке, и спрашивает она нас с деланной бодростью и живостью. — Алина, Савелий, в этот удивительный и неожиданный для всех нас день, я хочу спросить только одно… Как вы до такой жизни докатились, дорогие мои⁈
— Ивницкая!
— Ну, хорошо-хорошо, — соглашается, поправляя волосы и сверкая улыбкой, она легко, спрашивает уже нормально и даже сурово. — Итак, первый вопрос нашего короткого и свадебного интервью. Ребят, как вы познакомились?
— Мы знакомились два…
— Три, — Гарин перебивает меня быстро и уверенно, смешливо. — Мы знакомились три раза. Но самый первый раз я увидел Алину шесть лет назад. В тот день у неё был выпускной, а у Женьки с Васькой экзамен, после которого им срочно потребовалось оказаться в Аверинске. Мне как старшему брату пришлось везти.
— Ты не рассказывал.
— Ты мне тогда не понравилась.
— Первое впечатление в Индии было аналогичным.
— … а вот нам и дают сразу ответ на второй вопрос…
— Охотно верю, учитывая, что ты мне даже «доброе утро» цедила сквозь зубы. Это было… поразительно. И непривычно.
— Для внуков и прочих потомков так и запишите, их дед был тот ещё баб… ой… Казанова.
— А бабка их ведьма, — Гарин парирует иронично, смотрит не в объектив камеры или на Польку, а на меня. — Я… я в её глазах уже при знакомстве пропал, всё время искал, чтобы снова посмотреть, а потом пытался забыть. А на выпускном она просто далеко была, я не разглядел. Иначе уже тогда бы влюбился.
Это говорится без иронии.
Это говорится уже серьёзно, без улыбок, из-за которых тонкие линии морщин от уголков глаз разбегаются.
И улыбаться, смотря в тёмный омут глаз, уже не получается.
Пусть и неправда это, пусть и поверить в это сложно, ведь после Индии своей жизнью он вполне нормально, как и я, жил. Или… не совсем нормально? Или всё-таки и у него, и у меня в ту осень были не просто воспоминания?
Не забывался никогда тот курортный роман, заверенный устным договором?
Когда мы обманываем себя и друг друга?
Сейчас или тогда?
— Алина, — Полька, хватая и вытаскивая из круговорота суматошно-острых вопросов, обращается так вовремя, — а что ты больше всего любишь в Савелии?
— Надёжность, уверенность, щедрость. Ум и умение быть несерьёзным, — я говорю не задумываясь, я столько раз перечисляла Ивницкой его плюсы. — Он всегда на моей стороне. А ещё он марципан терпеть не может, поэтому все конфеты мои.
— Сава, а что тебе больше всего нравится, может, даже поражает в Алине?
— Она головы варит, — Гарин выдает трагично, уточняет, скашивая глаза на камеру, с непробиваемо-невозмутимой физиономией. — Человеческие.
— Там не так всё было, — я глаза закатываю не менее показательно.
Куда можно добавить, что жених у меня злопамятный?
И вообще, сочинитель небылиц.
— Ну-ну, бывшая Стёпы до сих пор под впечатлением.
— Своей вины не признаю, — я протестую надувшимся хомяком, складываю руки на груди. — Она сама…
— Вот судье мы так и рассказывали.
— Гарин!
Хохочем мы вместе.
И в семейные легенды тот вечер точно войдет. И усмехающийся Егор, ловя изумленный взгляд Рады и подмигивая, ей точно расскажет эту историю на банкете. И смеяться, забывая о том, что после того вечера поссорились-разбежались, мы станем.
— Она настоящая, — Гарин, переставая веселиться, бухает внезапно и слишком… откровенно.
Режет, взрывает, бьет.
Честностью.
Тем, что раздеть за эти месяцы смог не только тело. Он обнажил, что куда более страшно и непостижимо, душу.
— Алина… — он медлит, но говорит, и слушать надо не произнесенные вслух слова, а то, что узнать и разгадать меня смогли, — она… ёжик. Искренний ёжик, у которого всегда торчат иглы, но если их убрать, то открываются новые грани. Она горой за тех, кого считает своими. Она добрая, пусть и орёт вечно об обратном, а ругаться умеет так, что собственный словарный запас кажется… скудным. Она умная. Она авантюрная. Она… необыкновенная.
* * *
Если бы не видео, если бы не министерство, если бы не виски, то выходку Измайлова удалось бы замять. Ограничились бы строгим выговором, рассказом про то, где и что можно говорить, и указательным пальцем Макарыча.
Последним погрозили бы перед носом.
А так…
— А что нам ты прикажешь делать? — Макар Андреевич, пойманный на лестнице ГУКа, олицетворял собой непривычную грозовую тучу. — Калинина, он в академию явился пьяным!
— Он не…
— Алина, — возразить, прибивая к полу мрачным взглядом, мне не дали, — его видели в стенах вуза с бутылкой виски. Он перебил выступление ректора, сорвал его, а оно, между прочим, снималось. И выложить особо деятельные и молодые его сразу успели. Сказать сколько просмотров? Ещё министерство.
О да, министерство, от которого кто-то, благосклонно кивая в такт словам Арсения Петровича, был и выкрутасы Измайлова видел.
И хуже всего это было.
Или нет.
Пожалуй, самой тяжеловесной причиной для карательных мероприятий было именно видео, которое просмотров набрало почти миллион. И в беседу популярные кадры Катька переслала, завалила вместе с остальными вопросами, на которые Глеб Александрович, увиливая от конкретики, ответил привычным сарказмом.
Шуточками.
И про угрозу академа или отчисления он ничего не сказал.
И я тоже.
Я промолчала, не рассказав даже Польке, про отца и модельное агентство. Это была не моя тайна, не моя история, которой, если бы хотел, Глеб давно бы поделился. Только он не хотел, а я не имела привычки трезвонить чужое.
Пусть потом, когда всё же узнала, Ивницкая и не могла мне этого долго простить.
— Нам уже позвонили, — Макарыч продолжал сердито, оглянулся, но никто, кроме нас, в половину четвертого в главном корпусе уже не ошивался, — и очень по-доброму спросили, почему наши студенты позволяют себе подобные… представления. Похвалили, что хотя бы матом не ругаются. Интеллигенты.
Последнее прозвучало, как самая отборная ругань.
Не комплиментом.
И будь на месте Макарыча декан или сам ректор, то приставать с расспросами и разговорами
