Не в счет - Регина Рауэр
— Глеб, я слышала про дело врачей.
— Кто ж у нас о нём не слышал…
— У тебя поэтому другая фамилия?
— Фамилия у меня матери, — он, разворачиваясь ко мне и вглядываясь, ответил помедлив. — Вика, мамина подруга и владелица «Иконы» — это модельное агентство, ещё в далёкие времена решила, что Глеб Измайлов звучит лучше, чем Потоцкий.
— Нам ты не рассказывал про агентство и вообще…
И вообще, получалось, ничего он нам — мне! — не рассказывал.
И обидно это было.
— Я не знал как, — плечами Глеб пожал выразительно, обошёл меня, чтобы на припорошенный снегом капот присесть. — Хорошо. Я не хотел. Честнее звучит?
— Не знаю.
— Мне неплохо платят, но, знаешь, это не тот вид работы, которым тянет хвастаться. По крайней мере, меня никогда не тянуло.
А Карина?
Она знала? Ей ты рассказывал? Или… очень даже модельной внешности Карина тоже там работала? Она… она ведь упомянула какую-то Викторию! Я помнила, я запомнила тот чёртов короткий разговор до последнего слова.
И узнать это, наверно, следовало.
Вот только синие, запыленные тихой порошей, сумерки всю важность и значимость этих вопросов скрали себе, оставили совсем другое.
То, что спросилось, находя ледяные пальцы Измайлова, тихо:
— А мед? Из-за отца пошёл?
— Он всегда хотел, — спорить он не стал, лишь добавил, объясняя многое и сжимая мои пальцы в ответ. — Сегодня рассматривали ходатайство об условно-досрочном. Отказали.
— А… дальше что будет?
Я, пристраиваясь рядом с ним, спросила осторожно.
Что будет с ним? С нами?
Что сказал ректор?
— К общему знаменателю они так и не пришли, — Измайлов, повернув ко мне голову и так знакомо приподняв бровь, отозвался с едва заметной иронией. — Послезавтра в расширенном составе, комиссией, будут думать, что же со мной делать.
Отчислять.
Или в академ отправить.
Третьего тут было не дано.
[1] Глюк’oZa «Свадьба»
[2] Эльбрус Джанмирзоев, Александрос Тсопозидис «Бродяга»
40 минут до…
Серж смотрит на меня сквозь прищур длинных и фиолетовых ресниц, склоняет голову то вправо, то влево. И взгляд его до жути сосредоточенный и серьёзный мои нервы прожигает. Толкает поёрзать на архаичном диване, который лишь на двоих рассчитан.
Изогнут.
И «тет-а-тет» он называется.
Аурелия Романовна, услышав удивленное восклицание Ивницкой, ей об этом подробно рассказала, прочитала лекцию про мебель девятнадцатого века. Похвалила, что усадить нас с Гариным лицом к лицу во время интервью придумали.
Интересная задумка.
Особенно, если круг, снимая нас, описать.
Смонтировать.
И… и вдумчиво-оценивающий взгляд Сержа меня всё же нервирует. Чувствуется, что прикидывает он более медленный и мучительный способ убийства, которое за слегка подпорченный макияж и растрепанные волосы мне уже невозмутимо и мрачно пообещали.
Так и сказали, вырастая в мраморно-белоснежном и местами малахитовом огромном холле дворца браков: «Вскрою».
— Как думаешь, — тишину, тревожно давящую на мою голову и психику, я нарушаю первой, завожу глубокомысленный разговор, — все очень удивятся, если рассказать, что по не праздничным дням ты судебник?
Прям целый судебно-медицинский эксперт Сергей Иванович Леванидов.
Одногруппник и приятель Женьки, увлечение и хобби которого не подвергается насмешливым вопросам и критике ещё со второго курса. Вообще, сложно критиковать человека, имеющего чёрный пояс по джиу-джитсу.
— А им кто-то расскажет? — улыбаются мне ласково.
И нежно.
И пару рассказов из его работы я вспоминаю невольно. А распилить черепушку, предварительно сняв скальп, Серж и в прямом смысле слова может. И язык через раскрытую грудную клетку вот этими самыми ручками он спокойно вытащит.
Я видела.
Я знаю.
— Ну… — я тяну многозначительно, прикрываю глаза, чувствуя, как кисточкой, вгоняя в медиативное состояние, по лицу проходятся. — Надо же спасти друзей Савы от фатальной ошибки. А то они, соблюдая традиции русской свадьбы, хотят тебе в морду дать.
— Чего так?
— Да я сама не знаю, — нос, когда по нему легонько стукают уже другой кистью, я морщу выразительно. — То ль никакого понимания моды не имеют, то ль завидуют. Жутко. Пиджачку со стразами. Или столь чудесным накладным ресницам.
— Во-о-от как будто шесть лет и не закончились давно, — Серж отзывается с непередаваемой интонацией, в которой и ехидство, и ностальгия, и абсолютный флегматизм. — Та же язва, та же Женька.
— Родная кровь, — поддакиваю я ему в тон.
— Я бы сказал, что яд.
— И он тоже, — я фыркаю насмешливо, открываю глаза, когда от меня всё-таки отходят, решают, кажется, что вся красота восстановлена. — Почему, кстати, фиолетовые?
— А что я говорил про образ?
— Стилист должен эпатировать, — мудрую мысль, выданную много лет назад при знакомстве, я повторяю с его же назидательной интонацией. — Причём, эпатировать он должен с расстояния дальнего, но точного. И наповал. И чтоб всем сразу было ясно, кто тут корона стиля и жертва последней моды.
— Гарин, не женись на ней, — Серж, оглядываясь на вошедшего в комнату невесты Саву, советует великодушно и скорбно, размышляет с полным знанием дела. — Язвы, как известно, у всех есть. Просто у кого-то желудка или кишки, а у кого-то она женой зовется. Уверен, что тебе последнюю надо?
— Уверен.
Гарин отзывается без сомнений.
Только бровь чуть удивленно ломает, смотрит, усаживаясь на своё место, вопросительно и на меня. И объяснения, ставя локоть на идущую между нами волной спинку и подпирая подбородок, я выдаю злорадно:
— Это он из личного опыта. Делится.
И жалуется.
Ибо жена — прима-балерина — это личность, конечно, талантливая и творческая, но трудная. Настолько, что даже Енька предпочитает обходить её по широкой дуге, попутно вздыхая, что подобный уровень стервозности простым смертным недоступен.
— Вы тут всё? Готовы? — Рада, заглядывая к нам, интересуется строго.
А вырастающий поверх её головы Егор ещё и на часы, вытягивая руку, выразительно показывает.
Тикает время.
Приближает, оставляя мне всего… сколько? Полчаса? Или на пару минут больше? В любом случае, совсем немного.
Так мало, что дыхание на миг перехватывает и кровь, вызывая ледяной холод напополам со слабостью, в жилах стынет.
От волнения.
Да.
Не от сомнений, которые все эти часы, все эти последние дни, меня терзали и разрывали, а теперь вот куда-то пропали. Не выдержали жадного собственнического взгляда тёмно-серых глаз, тепла и касания тяжёлых рук.
Шёпота-обещания, что едва слышим и только для меня:
— Я тебя удержу.
Я верю.
Я так хочу верить ему. Хочу сказать, что вот эти три слова куда важнее, чем все признания в любви, которые столько раз он мне говорил. Я хочу, чтоб все куда-то делись, исчезла бы вся эта суета и суматоха, весь мир с его вопросами и сложностями, а я бы просто смогла
