Преданная (СИ) - Мария Анатольевна Акулова
Девушка подалась ближе. Нависает над столиком и, судя по взгляду, с интересом ждет.
А я… В душе не ебу.
Хмурюсь и прокашливаюсь. Снова смотрю в тарелку с пловом, который когда-то казался мне вкусным, а сейчас в горло не лезет.
— Ну она правда ходить к нему перестала? Когда в последний раз была?
Выталкиваю из себя хриплое:
— Не помню.
Это потому, что я с утра толком и словом ни с кем не обменялась.
Собиралась молча. Ехала молча. Тарнавский прошел мимо, не обратив внимание.
Заседаний не было.
Работаю, подозреваю, сейчас я еще хуже, чем было до череды унизительных «комплиментов». Но и обижаться на них теперь… Даже не стыдно, нет. Мне до отчаянья хочется плакать. Не знаю, как держусь.
Я перевернула вверх дном сумку, квартиру, но конверта не нашла. Придя сегодня утром на работу в семь — перевернула и свой кабинет тоже. Конверта нет.
Мой дурацкий легкомысленный демарш теперь кажется чуть ли не самой большой в жизни ошибкой.
В ушах пульсом, судейским молоточком, а может быть автоматной очередью бьется «отвечаешь головой».
Я корю себя без остановки и надежды на обнаружение выхода. Вот оно тебе надо было, Юля? Выпендриваться? Корчить из себя резкую-дерзкую? Ты же не такая, блять. Ты же не такая…
Пальцы начинают подрагивать. Чтобы никто из сотрудников суда не заметил, я опускаю вилку на свою тарелку и натянуто улыбаюсь Аруне:
— Не верю в разлад. Просто может быть времени мало…
Я даже если хотела бы, не смогла бы вспомнить, когда видела ее в последний раз. До выходных за городом или после?
Скучаю по времени, когда могла страдать из-за того, что он мутит с прокуратурой. Не верится, что те самые времена, казавшиеся в моменте настоящим дном, закончились всего лишь вчера.
И вот теперь я правда на дне.
Тарнавский скоро попросит вернуть ему документы. А я их потеряла.
Тянусь к сумке и достаю наличку. Подсовываю ее Марку.
— Заплатишь за меня, пожалуйста? Я доесть не успеваю. Бежать уже надо.
Читаю во взгляде прекратившего жевать Марка удивление, но он ничего не спрашивает, а просто кивает.
— Спасибо, — дергаю губы уголками вверх и быстро встаю, потухнув.
На самом деле, никуда мне не надо. Я просто сидеть не могу в окружении людей. Тошно.
Возвращаюсь в суд. Игнорирую намек на флирт от охранника, пустившего меня однажды в субботу. На автомате передвигаюсь по коридору, но не сворачиваю в свою приемную, а следую дальше — до уборной.
Закрывшись в ней, сажусь на крышку ставшего родным уже унитаза. Сумка опускается в угол. Я падаю лицом в раскрытые ладони.
Стараюсь хотя бы на время себя успокоить, потому что паника подкатывает практически без остановки.
Я уже миллион раз распяла себя за безалаберность. Не получается защищаться даже в своей голове.
Ты не должна покрывать судью в его грязных делах? Тогда и конверт брать была не должна. А ты взяла, Юля. И где он сейчас?
В случайности я больше не верю. Его кто-то забрал. Еще в суде или… Лиза.
Мысли о подруге доставляют парализующую боль. Она не могла.
Она. Не. Могла.
Или могла?
Она не в курсе.
Или в курсе?
Я ушла в туалет, что ей стоило открыть сумку и забрать конверт с красноречивой подписью «Смол.»?
Любовь ко мне? Преданность нашей дружбе?
Смешно.
Она сделала бы все, что ей сказал отец.
Может и подружилась со мной для этого…
Жмурюсь сильно-сильно. Хочу к маме. Лечь под боком. Заснуть. Проснуться в своем счастливом детстве.
В глазах собираются слезы. Но слезы — это слабость. А право на слабость у меня отобрали.
Вытираю влагу. Прокашливаюсь.
Встаю и решительно толкаю дверь.
Зайдя в приемную, чувствую себя почти стабильной. Знаю, что это временное состояние и скоро опять накроет. Но держусь за него.
Дверь из кабинета Тарнавского открывается, он ступает мне навстречу.
Волна холода безжалостно выбивает дух. Не знаю, как стою. Да и зачем.
Выдерживаю на себе внимание. Не могу думать, что значит молчание.
— Вы что-то хотели, Вячеслав Евгеньевич? — Раньше бы, возможно, отпустила колкость в стиле «ну насколько может помочь ваша соу-соу помощница», но сейчас уже неуместно.
Помощница-то правда соу-соу.
— Кофе сделать, — ровный тон ни черта не успокаивает.
Я киваю и, качнувшись в сторону кофемашины, торможу.
Мое: «я сейчас сдел…», обрубает безапелляционное:
— Я сам в состоянии.
Вздыхаю. Разворачиваюсь. Сажусь на рабочее место.
Включаю компьютер. Пока жду загрузки, перекладываю бумажки. Честно говоря, бездумно.
Моя и без того явно небезупречная работа стала еще и медлительной.
Кофейный аппарат жужжит. Тарнавский давит своим присутствием в моем пространстве.
В голове рисуются ужасные картинки его подставы, причиной которой стану я. Но как представлю, что мне нужно ему признаться…
Дыхание сбивается. Исподтишка смотрю на него. Проезжаюсь от пряжки ремня выше. Он держит в руках телефон. Лениво листает, пока кофемашина мелет его кофе.
Я ожидала увидеть направленный вниз взгляд, но он направлен на меня.
Трусливо увожу свой. Шаткий баланс летит к чертям…
— С аппаратными на обед ходила? — Он неожиданно спрашивает как-то по-забытому мягко. Или может быть просто не так холодно, как я в последнее время привыкла.
Тянет своим вопросом как будто бычка за веревочку, возвращая мой взгляд к своему лицу.
Я смотрю… И меня топит стыд и страх. Хочу о помощи попросить.
Но он же не поможет…
Киваю.
— Что там сплетни обо мне? Новые есть?
Сейчас бы улыбнуться, но я не в состоянии. Сообщаю:
— Говорят, вы с Леной расстались, — следя за тем, как кофе двумя густыми струйками стекает в маленькую чашечку.
Тарнавский меняет позу. Прячет телефон в карман и расправляет плечи.
Поднимаю взгляд. Даже не верю, что существуют чувства более сильные, чем тот страх, в котором я сейчас живу.
— А ты что? — Мужчина спрашивает так, будто серьезно. А мне настолько похуй… И ему тоже, я знаю. Так зачем со мной говорить-то?
— А я чужой личной жизнью больше не интересуюсь.
Отвечаю глухо. Ввожу пароль на своем компьютере. Хочу, чтобы он ушел.
Тарнавский хмыкает, но ничего больше не говорит. Берет чашку и без спешки возвращается в кабинет.
Я пялюсь в дверь, не в силах оторваться. Что делать — так и не знаю.
Я с утра уже трижды звонила Лизе — она скидывала. Потом вообще отключила телефон. Выйдя на связь только недавно, сказала, что ей плохо. Она заболела. Отравилась алкоголем.
Лежит дома. Встретиться не может.
Меня изнутри разрывало
