Татьяна Веденская - Муж объелся груш
– Я буду тебя пытать, я буду заставлять тебя есть пончики, если еще замечу, что ты голодаешь! – предупредил меня Федор. Он же водил меня на бизнес-ланчи, говоря, что он, конечно, любит синичек с огромными голубыми глазами, но в моем случае это становится просто недопустимым.
– Я толстая. У меня задница! – кричала я, старательно демонстрируя ему ту часть, которую, по моему мнению, требовалось уменьшить чуть ли не вдвое.
– А что, ты хочешь, чтобы я жил с женщиной без задницы? – возмущался Федор. – Я официально заявляю: если ты похудеешь в этой своей части, я тебя брошу сразу.
– Не бросишь.
– Почему?
– Потому что я буду прекрасна, и ты просто не сможешь меня отпустить, – самоуверенно заявляла я.
– Это возможно, – огорченно вздыхал Федор. – Но ты и так прекрасна. Пожалуйста, не худей больше. Можно, я тебе сварю пельменей?
– Фу, не произноси даже слова такого при мне! – возмущалась я.
Но в результате всех этих диверсионных мероприятий стрелка весов не сдвинулась ни на миллиметр, убив во мне таким образом всякую мотивацию. Что и говорить, трудно не жрать, если от этого нет никакого толку. И уж во всяком случае, я вдруг поняла, что страстно, всей душой хочу, мечтаю сделать оливье, сделать селедку под шубой или даже (о, несчастная!) пироги. И не только приготовить, но и съесть. Что поделать, человек слаб. В десять часов мы сели провожать старый год, налили клюющей носом Соньке тархуна, а себе – полусладкого. И понеслась.
– Ну, с наступающим! – торжественно произнес еще трезвый Федор. – Желаю, чтобы в следующем году сбылись все твои мечты.
– О, и тебе того же! – кивнула я, еле сдерживаясь, чтобы не добавить в духе мультика «Ну, погоди», что лучший мой подарочек – это ты. И мечта тоже. Ладно, будем мечтать про себя.
– Ну, вздрогнули? – улыбнулся он, и мы чокнулись хрустальными бокалами. И понеслась.
– Салатик?
– Да, спасибо. И рыбки положи.
– Сонечка, ты будешь икорку? Нет, почему? Это же очень вкусно! Ну и ладно, глупый ребенок, мы сами все слопаем. Нам же больше достанется.
– Может, она хочет спать? – предположила я, глядя, как моя голубоглазая принцесса трет глазки. – Сонечка, ты хочешь баиньки?
– Нет! – гордо и твердо заявила она, но через пять минут уже задрыхла прямо на новогоднем стуле. Устал ребенок гипнотизировать елку и караулить Деда Мороза. Я подняла ее на руки и перенесла в ее комнату. Она сонно что-то бормотала, пока я ее раздевала и укладывала в кровать. В ее шепоте отчетливо слышалось слово «подарки». Я улыбнулась и постояла немного рядом с ней, глядя в окно и думая о том, как я ее все-таки люблю. Как я вообще всех люблю, и Федора, и Люську, которая, конечно же, опять укатила кататься на своих лыжах. Как она не боится с этих гор ехать, такая высотища! А фуникулеры? Это ж какой страх, вот так сидеть над пропастью и болтать ногами. Хотя, живя на такой верхотуре, я все меньше и меньше боюсь высоты.
– Муся, там у тебя телефон разрывается, – заглянул в комнату Федя. – И я разрываюсь. Почему ты оставила меня одного? Соня спит?
– Спит, – прошептала я и, с трудом оторвав взгляд от малышки, вышла из комнаты. Федор сунул мне в одну руку бокал и сказал:
– Пей.
– За что?
– За здоровье, к примеру, – пожал плечами он и чокнулся своим бокалом с моим. Я отхлебнула, тогда он сунул мне в другую руку телефон и сказал: – Хочешь – не отвечай.
– А кто там? – забеспокоилась я.
– Кажется, твои.
– Ну, надо ответить. – Я посмотрела на дисплей, где в бесшумном режиме мелькало слово «мама», и вздохнула. – Да, мам. Привет.
– Здравствуй, Маруся, – со сдерживаемым недовольством ответила мама. – Ты долго не брала трубку.
– Я укладывала Соню.
– А, – хмыкнула она. Видимо, такой простой вариант ей просто в голову не пришел. Про меня теперь можно было думать только гадости. И если я не беру трубку, то я наверняка предаюсь чему-нибудь порочному с тем мужиком. Федора называли только так, хотя я миллион раз называла им и его имя, и даже отчество.
– С Новым годом, мама.
– Да уж, – горестно вздохнула она. – Может быть, ты бы лучше к нам приехала? Что вы там с Соней, в чужом доме…
– Мам, не начинай, а? Ты для этого звонишь?
– Мы с папой хотели пожелать тебе счастья в следующем году. И чтобы ты образумилась.
– Спасибо, не надо, – ответила я, сжав зубы. – Давай-ка лучше я тебе пожелаю здоровья, счастья и побольше радости.
– Да уж какая тут радость. И какое здоровье. Давление скачет, сердце болит. С вами тут в могилу сойдешь, – принялась вздыхать мама. Я против воли включилась:
– Может, выпей таблетку? Или, хочешь, я приеду и отвезу тебя в больницу? Какое у тебя давление?
– Ничего мне не надо, – патетично закончила мама, выдержав паузу. Я стояла перед телефоном с открытым ртом, не зная, что сказать. – Ну, что молчишь? – вполне бодрым голосом спросила мама. – Ты тут?
– Я тут. Знаешь, мам, теперь мне очень плохо. Ты разрываешь мне сердце. Хочешь, чтобы я вернулась домой? Ты готова принять на себя ответственность за это? Я буду несчастна. Ты готова к этому?
– Что ты несешь? – забеспокоилась мама.
– Тебе правда так плохо? Правда из-за меня? Потому что я живу так, как считаю лучшим для себя?
– Да я просто хотела позвонить и поздравить тебя. Не надо превращать все в драму! – возмутилась мама, но меня уже было не остановить. Словно меня подключили к водопроводу, я заревела и ревела прямо маме в трубку, рассказывая ей, каково мне слушать эти ее упреки. Каково мне жить здесь, зная, что вся моя семья меня ненавидит и осуждает. И что, если она хочет, я могу приехать к ним, похоронить себя заживо, но пусть она имеет в виду, я буду плакать все время, без остановки.
– Господи, Маруся, что с тобой! – испугалась мама. – Я нормально себя чувствую, можешь никуда не приезжать. Похоронить себя – что ты несешь?!
– Ма-ам, почему ты меня больше не любишь! – ревела я, не в силах остановиться. Плакать было даже как-то сладко, я вздрагивала и размазывала слезы кулачком, как в детстве.
– Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты себе испортила всю жизнь.
– Но я уже все испортила! С этим Денисом проклятущим. Почему ты не хочешь меня понять? Я… мне тут хорошо! – всхлипывала я. – Почему ты его называешь тем мужиком? Ты его совсем не знаешь, его зовут Федор, он хороший.
– Маруся, я не хочу о нем говорить. Может, ты успокоишься?
– А ты… ты перестанешь меня во всем обвинять?
– Да в чем? Ни в чем я тебя не обвиняю, – призналась мама. – В конце концов, это твоя жизнь.
– Да уж. Моя чертова жизнь! – еще горше зарыдала я.
В этот момент, видимо от невозможности проводить через себя столь сильный и дурацкий эмоциональный поток, мобильная связь отключилась, и мама пропала в трубке, оставив меня посреди комнаты, зареванную, в одиннадцать вечера. Новогоднего вечера, между прочим.
