Ожившая надежда - Федор Егорович Конев
- А Брежнев этого не знает?
- Знает, конечно.
- Так чего спрашивать, если знает?
- Он должен понять, что это неправильно.
- И что ты посоветуешь?
- Нужно вернуть всю власть Советам, значит, - народу. Пусть он сам выбирает власть, следит за тем, как она работает, и помогает власти. Разве народ не хочет жить богато? Вот и дайте ему самому позаботиться о себе.
- И ты подпишешься?
- Естественно.
- Вот и посадят тебя, Арсений. Или спрячут в сумасшедший дом.
- За что? Я не о себе пекусь.
- Выступаешь против партии.
- «Вся власть Советам!» - этот лозунг не я придумал, а Ленин Владимир Ильич. Понимаешь?
- Да я-то понимаю.
- Считаешь, затеял глупость?
- Да ну что ты, Арсений! При чем здесь глупость? Ты прав. Очень прав! Но письмо не посылай. Брежнев его не получит. Не дадут ему.
- Но молчать я не могу. Нельзя об этом молчать. Вот я, к примеру, родился перед войной. Детство прошло в деревне. Что я видел вокруг? Нищету, вдовьи слезы… Одни страдания видел.
Ее махонькие ладошки оказываются на его ладонях, широких, твердых, теплых. Он смотрит ей в глаза и говорит:
- Взошел бы на крест, только б не видеть…
И молоденькая Анна Ванеева, глядя ему в глаза и нисколько, ни одной клеткой своего существа не притворяясь, верила - взойдет. Да ведь и сама шагнула бы с ним в «геенну огненную» во спасение людей. Такой был настрой души ее в ту давнюю пору. Теперь этого не понять…
Анна поднялась.
- У меня где-то осталось вино. Со дня рождения.
Она подошла и открыла кухонный шкаф.
Вернувшись к столу с ополовиненной бутылкой «Токая», Анна передала ее Арсению и с полочки над столом взяла два тонких стакана.
- Наливай, - велела она и села на стул.
- За что выпьем? - спросил Арсений, наливая вино.
- Кажется, я только сегодня с тобой познакомилась, - призналась Анна.
- Тогда - за знакомство!
И потом говорили они обо всем, что только приходило в голову, - о прочитанных книгах, о виденных фильмах, о музыке, о будущем и прошлом, чувствуя, как им легко вместе, как они понимают друг друга, и это понимание все больше роднило их.
- Знаешь, сколько времени? - поразилась Анна, посмотрев на свои часики. - Два часа.
Была ночь, автобусы не ходили, пешком до общежития шагать далеко, только разве на такси добраться.
- У тебя как с деньгами? - спросил Арсений. - Я иногда возвращаю долги.
- Утром были, - искренне пожаловалась Анна. - В антикварном увидела четырехтомник Даля. Последние отдала. До зарплаты еще - ужас!
- Зачем тебе словарь? Я русский язык знаю без словаря.
- Это же Даль! Какой ты темный! Уходить собрался, что ли?
- А как?
- Да оставайся, - легко предложила Анна.
- Я на полу, - так же легко согласился Арсений.
- Постелить нечего. Тахта широкая, устроимся.
В голове Арсения промелькнул вопросик, что бы это значило? Вдруг Анна Ванеева только притворялась, что ее не занимают любовные отношения? Как повести себя Арсению, оказавшись в одной постели с такой красивой девушкой? Что скажет Римма, кстати, подружка Анны? Никак нельзя Арсению терять голову. Но как в постели объяснить девушке, что «это» не хорошо в данной ситуации? А если девушка на «это» настроена? И плевать ей на Римму.
- Только я первая, - сказала Анна и ушла в комнату.
Видимо, разделась, устроилась на тахте, только тогда позвала. В полном смятении чувств, одновременно терзаемый угрызениями совести и желанием, Арсений прошел в комнату.
- Ботинки хоть сними, - попросила весело Анна.
И Арсений еле сдержал смех. Анна лежала у стены, завернувшись в одеяло так, что торчала только голова, как в коконе была. Рядом приготовлено одеяло для Арсения.
- Ботинки сниму, - согласился Арсений, скинул одежду, остался в одних плавках, лег и старательно стал закутываться в одеяло, рассмешив этим Анну.
- Хватит дурачиться, - смеясь, попросила она.
Они лежали лицами друг к другу, запеленатые, и при лунном свете, что смутно заливал комнату, продолжали говорить, потому что сна не было, должно быть, старый Морфей, изрядно умаявшись, прикорнул в каком-то темном углу. Им хотелось узнать друг о друге все, только это занимало их, много общего находилось, и это казалось странным, необычным, удивляло и волновало.
- Отца я не помню, - говорил Арсений, глядя в доверчивые глаза Анны, - его забрали на фронт в сорок втором, мне года не было. Мама рассказывала, что война не дошла до нашей деревни всего ничего, канонада с передовой была слышна. Потом немцев отбросили. От отца не было ни одной весточки. Как ушел на фронт, так и пропал. Я потом наводил справки, но не нашел концы. Скорее всего, он погиб сразу, в первые дни. Бросили на передовую - и все. Миллионы так вот пропали без вести. Одежду его я износил подростком. Еще от него гармошка осталась. Так я, маленький еще, дурачок, меха распорол. Может, хотел понять, откуда музыка. Гармошку забросил на чердак, потом куда-то пропала.
- Как жалко!
- Гармошку?
- И гармошку тоже. А знаешь? У нас судьба похожа. Тоже не помню отца. Да что я говорю! Ты хоть о папе что-то знаешь от мамы, а я вообще ничего.
- Как это ничего? Мама что-то говорила же.
- В том-то и дело - ничего.
- Ты же спрашивала? А что она отвечала?
- Когда была маленькой, она говорила, что он был летчиком и погиб. Ну, как всегда детям в таких случаях. А потом я подросла и уже хотела знать больше. Ведь он где-то служил. Остались товарищи по службе. Я решила с ними увидеться. И мама призналась, что про летчика придумала, чтобы я не приставала.
- И кто он был?
- Потом я стала догадываться, что она о нем сама ничего не знает. Отчество она дала мне от моего дедушки. После смерти мамы я спрашивала бабу Дуню, которая взяла меня на попечение. Все-таки двоюродная мамина тетка, единственная родственница. Что-то же рассказывала, как-то же объясняла, от кого ребенок. Но баба Дуня только предположения строила. Я родилась в апреле. А предыдущим летом мама отдыхала в Крыму. В августе.
- Курортный роман?
- Просто мама очень хотела меня. Где-то живет человек, который даже не знает, что
