Ожившая надежда - Федор Егорович Конев
- Приятель.
- У тебя нет друзей?
- Есть, конечно.
- Назови своего друга, и я скажу, кто ты.
- Пожалуйста, назову - Касьяныч. И кто же я?
О лагерном прошлом Касьяныча Анна уже слышала, но больше ничего не знала об этом человеке.
- Ну, что молчишь? - спросил Арсений.
- Я не молчу, а думаю, - сказала Анна и отвела потемневшие глаза.
Свободного времени у Арсения Корнеева было мало, поэтому появлялся он в доме Касьяныча редко и не засиживался. Он считал себя опытней и старше остальной молодежи, иные разговоры казались наивными и досаждали его, но почему-то не бывало ему скучно с юной тогда Анной. То, что не могла осилить еще неопытным умом, она безошибочно улавливала тонким наитием и собеседницей была исключительно приятной. А как-то спросила:
- Чего не заходишь?
Анна жила в центре города.
- А ты приглашала?
- Мимо же ездишь.
- Незваный гость…
- Да ладно тебе, хан Батый! Зашел бы да и все.
- В субботу устроит? Вечером.
- Устроит, устроит. Комод поможешь сдвинуть.
- A-а, вон что! Тебе рабочая сила нужна.
- А ты что подумал?
- Ладно, пока!
Они разбежались, спешили очень. И встретились-то случайно, она мчалась на работу, а он - на лекцию, столкнулись на углу дома, вместе перешли улицу, а дальше дороги расходились. В субботу Арсений чуть не забыл, вспомнил случайно, что ему в гости. Подумал, что нужно купить какого-то легкого вина, но в карманах было пусто. Все-таки наскреб какую-то мелочь и приобрел в гастрономе плавленый сырок за двенадцать копеек. Еще не переступив порога, протянул приношение открывшей дверь Анне.
- К чаю, - сказал Арсений.
Она выставила открытую ладошку, он с важностью положил кубик.
- Спасибо! - сказала она.
- Не за что, - ответил он.
- Можешь не разуваться.
- Воспитание не позволяет.
Они еще несколько минут препирались, лишних тапок в квартире не оказалось, а пол холодный, на улице зима, дом старый, еще довоенный, пришлось Арсению покориться. Вроде бы ничего особенного не происходило, хозяйка просит не церемониться, а гость усиленно показывает хорошие манеры, но оба тянут бестолковую возню, потому что им приятно быть рядом. Не будет же он говорить: «Ой, как я рад видеть тебя!» И с какой стати ей отвечать: «А уж я-то рада, прямо не знаю». Нет, они свои чувства скрывают.
- Ну, где твой комод? - спрашивает он.
А ее лицо совсем близко, потому что Анна шапку с его головы стягивает. Она удивленно смотрит на него, глаза голубые-голубые, а полные губы по-детски приоткрыты. Явно вспоминает, о каком комоде он спрашивает. Потом смеется.
- Сейчас покажу.
Он скидывает пальтишко, вешает в коридоре, который ведет в кухню. А вход в большую комнату сразу возле входной двери.
- Проходи.
В комнате низкая тахта, на стенах - репродукции в рамках. «Незнакомка» Крамского, «Над вечным покоем» Левитана. Старинный книжный шкаф. Книг много и видно по переплетам - хорошие издания, дорогие. Комод стоит у окна. Это явно средневековое сооружение из мебельного гарнитура Гаргантюа. Он сросся с полом, похоже - корни пустил.
- Тут нужен взвод солдат, - рассудил Арсений. - Или танк.
- А кто поведет? Танк.
- Да я командир танка, гвардии сержант!
- А танк есть?
- Увы!
- Ну, вот видишь? А я так хотела перестановки. Комод - в угол, тахту - к окну.
- Перестановку хотела?
- Ну, да.
- Это же проще простого!
Стоявший возле комода стул с высокой спинкой Арсений перенес и поставил рядом с книжным шкафом.
- Ну, совсем другая обстановка! - оценил он свою работу.
- Гениально! - сказала Анна. - Пойдем пить чай.
На столе оказались остатки рыбного пирога. Так что плавленый сырок не понадобился, его запасливо положили в шкафчик. Вот за этим-то ужином и случился тот разговор, который надоумил Арсения Корнеева написать статью. Он и до этого баловался пером, в школе выпускал стенную газету, в армии сочинял письма девушкам своих приятелей. Получалось здорово, щемило душу. Правда, некоторые девушки сомневались в искренности: «Ты же книг не читаешь, откуда списал, Емеля?» А Емеля и впрямь двух слов связать не может, но чувства прямо-таки распирают парня, того гляди - лопнет. Что было делать?
И, конечно, никто не знал, что Арсений писал стихи. Это у него от родителя пошло. Мать рассказывала, что отец был деревенским гармонистом, его приглашали на свадьбы и вечеринки, на которых он играл, но при озорном настроении мог выдать частушки. И рождались они тут же, на ходу, да про тех, кто присутствовал. Может статься, что и теперь живут в народе развеселые запевки отца - деревня Бобровка ими славилась, коль не на всю Россию, то ближние окрестности до самого города уж точно снабжала фольклорным материалом. Мать говорила, что еще до войны приезжали две женщины с блокнотами, чтобы записывать, но отец выдал им такие матерные припевки, что ученые люди отдельные слова постеснялись заносить чернильной ручкой на бумагу. А без этих слов отцова поэзия теряла соль.
И ершистость, видать, досталась от родителя, в двадцать два года погибшего на войне. Арсений в своих стихах страдал за народ, как все русские поэты. К своему стихотворчеству относился усмешливо, поэта в себе не замечал, но и не писать не мог, над бумагой с пером было вольготно душе.
- О чем вы с Касьянычем говорите? - спросила Анна за ужином.
- Да как о чем? - удивился Арсений. - О чем угодно болтаем.
- Но ты же сказал, что он твой друг.
- И что?
- С другом не болтают о чем угодно.
- Думаешь?
- С другом разговаривают.
- Ну, в общем, ты права.
- Он тебе рассказывал, за что его туда?
- Куда? - прикинулся наивным Арсений.
- За колючую проволоку, - пришлось пояснить Анне.
Арсений задумался. И молчал довольно долго, глядя в стол. Потом поднял на нее глаза и улыбнулся.
- Хочу посоветоваться с тобой.
- Ну что ж, пожалуйста. Я хорошая советчица.
- Вот и проверим.
- Проверяй. Я слушаю.
- Что, если я напишу письмо в ЦК?
- Куда? - не поверила своим ушам Анна. - Повтори.
- В Центральный Комитет КПСС. Лично товарища Брежнева спрошу.
- О чем?
- Большевики провозгласили: «Вся власть Советам!» Вся! И Советам! А руководит страной партия. Выходит, она
