Тёплый сахар - Лубченков
— Развлеку вас драматичной и очень жалостливой историей. Мой отец был врачом, не самым блестящим, но довольно востребованным. Мы жили не в Сеуле, так что зарабатывал он не заоблачные суммы, но на жизнь нам более чем хватало. А потом отец начал играть, не знаю где, как… Я тогда уже жила в Сеуле и узнала обо всём только под конец… Когда отец попал в больницу. Он проигрывал больше, чем зарабатывал, появились долги. К нам домой стали приходить подозрительные люди, так мать и узнала, что мы остались без денег. Просто мне не говорила. Это всё тянулось несколько месяцев, отец никак не мог расплатиться, и его избили. И он даже заявить на тех людей в полицию не мог — на него самого завели бы дело за азартные игры. Он неделю лежал в больнице. Но, оказалось, что это ещё не самые плохие новости: самые плохие — он больше не мог работать из-за травмированных пальцев. Сказали, что подвижность в прежнем объёме не восстановится никогда. Я до того думала, что так бывает только в фильмах: ты живёшь-живёшь, а потом происходит какое-то событие, и рушится просто всё. Абсолютно всё… В случае нашей семьи было достаточно травмы руки, и всё обрушилось. Если раньше ещё была надежда, что отец перестанет играть, будет больше работать, и мы выберемся, то теперь её не было. Я только-только закончила учиться, искала работу, а мой брат был на первом курсе… Он хотел стать врачом, как отец, и упорно к этому шёл. Мы, если честно, не верили в него, говорили, что не стоит замахиваться на SKY, но он поступил, представляете? И отучился всего один год. Отец сказал, чтобы он бросал, нам всё равно такие деньги теперь взять неоткуда, просил прощения, плакал…
— Если вам неприятно про это вспоминать, мы можем поговорить о чём-то другом, — сказал Хэвон.
— Слишком печально, да?
— Да, история не очень воодушевляющая.
— Вам же интересно было, почему я терплю госпожу Ли. Потому что она платит. Госпожа Ли знает, что она не сахар, и знает, что другие не смогут даже того, что делаю я. Правда, и деньгами меня она тоже попрекает, говорит, что платит ни за что, ведь даже заместители департаментов столько не зарабатывают, сколько какой-то секретарь.
— Вы оплачиваете учёбу брата?
— Да. И на этой неделе я внесла последний платёж. Самый последний!
— В ноябре?
— Да, брат подаёт заявление на рассрочку, мы растягиваем плату на четыре месяца. Но теперь всё! Я можно сказать что свободна. Как камень с души упал… Вы даже представить себе не можете!
— У вас поэтому не оказалось денег на гостиницу?
— Да, к тому же все дешёвые номера разобрали. У меня не то чтобы совсем нет денег, но их мало, и надо как-то дотянуть до зарплаты.
— У меня есть тост, — Хэвон поднял бокал: — За освобождение!
Суджин улыбнулась и звякнула о бокал Хэвона своим:
— За освобождение! — Немного помедлив, она добавила: — И очень странно, что я отмечаю это с незнакомым человеком.
— Чрезвычайная ситуация. Экстремальные погодные условия… Может произойти, что угодно.
— Наверное, так и есть. Что угодно, — Суджин посмотрела на Хэвона неожиданно тепло и отпила вино. Потом, оценив вкус, сделала ещё несколько глотков.
Пока они ужинали, Суджин немного расслабилась. Это было заметно по тому, как легко и весело она смеялась над шутками Хэвона, запрокидывая голову, как отшучивалась в ответ, и какой искренней, открытой стала теперь её улыбка.
Суджин не была ослепительной красавицей вроде тех, с кем обычно встречался Хэвон, но в ней было нечто другое, того, чего не было ни у кого больше: невесомое воздушное очарование, которое нельзя было привязать к жесту, или слову, или выражению лица, или к улыбке; оно пронизывало её всю, как свет, точно Суджин была полупрозрачной. И Хэвон никак не мог понять, что же в ней такого…
Она казалась до ужаса обычной и одновременно удивительной.
Десерт Суджин ела на диване, опять подвернув под себя ноги. Хэвон сидел на другом конце дивана и щёлкал пультом от телевизора, пытаясь найти что-то, за что зацепился бы взгляд. Он остановился на кулинарном канале, где жизнерадостная женщина готовила шоколадный торт.
— А почему десерт только для меня? — спросила Суджин, отправляя в рот кусочек чизкейка. — Это просто невероятно вкусно! Вроде всё обычно, но… Тут есть лимонный крем, но дело точно не только в нём. Что-то немыслимое… Хочешь попробовать?
— Мой тренер мне этого не простит, — ответил Хэвон.
— Клянусь, я ему не скажу!
— Ну я-то знаю.
— Ох, какой ты, оказывается, честный… Он очень лёгкий, попробуй.
Хэвон взял с тарелочки, которую держала в руках Суджин, одну из украшавших чизкейк ягод голубики.
Суджин улыбнулась. Как-то наполовину, только уголки губ поднялись, а потом посмотрела на Хэвона — эта же тайная, маленькая улыбка отражалась в её глазах. Хэвон почувствовал прилив такой лёгкой, пьянящей нежности, что на мгновение растерялся. Ему захотелось отсесть от Суджин подальше, увеличить дистанцию между ними, чтобы не чувствовать больше этого предательского желания коснуться её… Пока она была рядом искушение было слишком велико.
И он ведь совершенно честно, ни на каплю не покривив душой говорил ей в аэропорту, что не замышляет в её отношении ничего плохого! Но это и не было плохим — он был готов зацеловать её с ног до головы, потому что она была такой простой, естественной, хрупкой, такой… Он просто не находил слов.
Было бы легче и понятнее, если бы она была очень красивой или сексуальной. Суджин была совсем другой, и тем не менее он не мог отвести от неё глаз, шею и спину кололи мурашки от какого-то подступающего восторженного чувства, и оно с каждой минутой разгоралось.
Хэвон отвернулся и уставился на экран: женщина намазывала густой крем на тёмные чуть не до черноты коржи.
«Дыши! — сказал он самому себе, поняв, что не может выдохнуть. — Просто дыши! Успокойся и не смотри на неё. Вообще не смотри!»
— … везение. Первый и последний шанс в жизни.
— Прости, я отвлёкся, — сказал Хэвон, поняв, что Суджин что-то говорила, а он не понял ни слова, потому что слишком ушёл в свои мысли. — На торт.
Хэвон указал на экран.
Суджин посмотрела на него удивлённо и немного насмешливо.
— Я говорила, что хотя всё начиналось просто ужасно — я застряла в другой стране почти без денег, — но потом история вырулила можно сказать что в хэппи-энд. Я наслаждаюсь самым вкусным в моей жизни чизкейком
