48 минут, чтобы забыть. Фантом (СИ) - Побединская Виктория

И как бы не было стыдно, но в этот момент внутри меня пускает крохотные корни мерзкая мысль, что Таю он тоже доверял.

— Передай разводной ключ.

— Что? А, да, сейчас. — Моргнув пару раз, я отвожу взгляд от окна и спускаюсь на пол. Выбираю тот, что ближе, и протягиваю Шону. Вернее, вкладываю в выглянувшую из-под столешницы ладонь, потому что из-под кухонного гарнитура торчит только нижняя половина тела.

— Ви, это плоскогубцы, — ворчит Шон.

— Ой, прости. Они на вид все слишком похожи.

— Разумеется.

Шон сам нашаривает на полу нужный ему инструмент и снова скрывается под раковиной.

Я стискиваю зубы и, вернувшись на свое место, обхватываю кружку обеими руками. Неизвестно, что именно означало это многозначительное «разумеется», третье за сегодняшнее утро. Знак снисходительности, проявление терпения или скрытую иронию над моими попытками помочь? Бывают дни, когда чувства его понять сложно.

В один из таких дней, когда я лежала не вставая, Шон пришел ко мне в комнату. Как обычно в вязаном свитере, от которого каждый бы уже, наверное, нервно исчесался, но не он. Сел на кровать и долго молчал, а потом произнес, не как вопрос, а утверждение:

— Это был он, да? — а потом отвел взгляд.

Это был он.

— Помнишь… — продолжил Шон. — Тогда в отеле, сразу после нашего побега, мы решили, что я командир?

Я кивнула.

Шон сделал паузу, а потом принялся говорить все быстрее, будто пытаясь выдохнуть слова прежде, чем сам себя оборвет на полуфразе, наказывая за излишнюю откровенность.

— Мы просто приняли это как факт, а ведь я с самого начала догадывался, что это не так. Знаешь, как это бывает, лучший в любом деле: капитан школьной команды по регби, первый в рейтинге успеваемости. Просто не хотел смиряться. — Он замолк, а потом добавил ещё тише: — А Ник позволял…

Задумавшись на секунду, я тогда впервые осознала: ведь Шон тоже винит себя. И вдруг стало стыдно, потому что я настолько погрязла в собственной жалости и попытках подняться из бездны безысходности, что не замечала, как на его плечи тоже легла правда, от которой уже не спрятаться.

— Спасибо, — тихо ответила я, не уверенная, за что именно благодарю — за столь непростую честность, за собственное понимание, а может, за протянутую меж нами ещё одну нить, неуловимую, но важную.

С тех пор я часто думаю о том, что Шон укорительно старше каждого из нас. И дело не в цифрах.

— Если хочешь быть полезной, наведи порядок в ящике для инструментов, пожалуйста. Там такой бардак, — просит он, вырывая меня из раздумий.

Усевшись по-турецки на пол, я безропотно принимаюсь сортировать болты и гвозди, а может, это даже шурупы, бог их разберет. Решаю не уточнять. Это занятие довольно быстро надоедает, так что я наблюдаю, как слабо помигивают лампочки, представляя, словно дом нарочно отторгает чуждое ему освещение. Ведь он живёт в эпохе, где электрические лампочки еще не придуманы. Когда я делюсь этим наблюдением, Шон отвечает, что просто линии электропередач слабые и не выдерживают мощность. Наверное, именно по этой причине, мы бы никогда не сошлись.

— Двойной макиато с тремя пакетиками сахара и сливками пожалуйста! Обезжиренными! — входит на кухню Арт, демонстративно запуская пальцы в постриженные чьей-то неумелой рукой волосы. Скорее всего, его собственной.

— Сегодня в меню только один вид: вчерашний дерьмовый с мутной плёнкой.

Арт брезгливо морщится.

— Воды нет, — поясняю я.

Отбивая костяшками пальцев друг о друга ритм, он пересекает кухню-гостиную и, включив висящий на стене телевизор, приземляется на диван, принимаясь покачивать ногой в такт музыке, вероятно, играющей в его голове. Воцаряется молчание, единственным шумом в котором служит лишь постукивание инструментов о металл и бормотание ведущего новостей.

Арт ковыряет в носу, решив, что никто не видит. Шон выбирается из-под раковины и принимается за сам кран, как обычно сохраняя собранность, не отвлекаясь ни на что, кроме окна справа. Периодически поглядывая на подъездную дорожку.

Мне кажется, что у меня самой уже выработался рефлекс: каждые пять минут глядеть туда, — думаю я, в очередной раз перехватив мужской взгляд, скользнувший по стеклам кухни, потому что первое, что мы делаем, найдя очередной дом, — разрабатываем план побега из него. До секунд и нудных мелочей, чтобы даже в темноте каждый смог найти правильную дорогу и скрыться.

— Все спокойно? — Этот вопрос стал лидером, заменив уже банальный «Ты что-то вспомнил?» и периодически уступая право первенства разве что вечному «Чего бы поесть?».

Шон пожимает плечами.

— Не стоит думать о плохом, а то так и до нервного срыва… — откликается Арт, но вместо того, чтобы закончить фразу, тянется к пульту и делает громче.

Я приподнимаюсь, опираясь на деревянный стул и, глядя на экран, тотчас понимаю, что его так заинтересовало.

— В окрестностях Карлайла прогремел взрыв. По предварительным данным атаке подверглось хранилище химических веществ, принадлежащее известной медицинской корпорации, — сосредоточенный голос врывается в мои мысли, словно выстрел, разнося их в пыль. — Ранее сообщалось, еще два здания фирмы были взорваны на прошлой неделе. Какие-либо террористические или иные организации пока не заявляли о своей причастности.

Металлические детали высыпаются у меня из рук, раскатываясь по полу.

Это он.

— Это он… — выдыхаю я, удивляясь тому, каким глухим звучит собственный голос. — Господи… это… Нет. Нет. Твою же мать.

Мог ли Ник сунуться в самое сердце Коракса? Бред.

Вот только вариант террористической атаки звучит еще бредовее.

Пытаясь понять логику его действий, я кручу предположения в голове, чувствуя, как они крепнут, вязнут во рту, не в силах вырваться на свободу, потому что знаю: стоит произнести их вслух — и слова превратятся во что-то серьезное: в реальный план, последовательность шагов, все риски от которых невозможно будет игнорировать. А ещё в надежду.

Вот только у разбитых надежд последствия куда более плачевные, чем у самых глубоких жизненных ран. Потому что, когда обретаешь смысл, а потом в очередной раз теряешь, собрать себя заново уже практически невозможно.

— Я почти уверена, что эти взрывы не случайность. Мне кажется, это Ник.

— Что? — откликается из кухни Шон и тут же бросает свое занятие. Арт замирает с пультом в руках, присев на подлокотник дивана. Я чувствую, как парни начинают нервничать, потому что внутри тут же скручивается огромный разноцветный клубок эмоций, уже не понятно своих ли, чужих, в котором за какую нитку не тяни, не ясно, кто владелец. Я не могу ими управлять, и, как тысячетонный груз, они тянут мой рассудок ко дну. — Но как он мог вычислить расположение лабораторий, если диск с информацией у нас?

И тут меня осеняет.

— Газеты, — шепчу я, поднимаясь с пола. — Он идет по адресам, что мы нашли в почтовом ящике. Газетные вырезки. Он забрал их с собой. Там целая куча всего. Ник догадался, что Тайлер собирал их не просто так.

— Намекаешь, он намеренно уничтожает все, что каким-либо образом связано с Кораксом? Ты серьезно?

— Абсолютно. Я только не знаю зачем. Может, он что-то ищет?

— Или кого-то? — предполагает Шон. — По крайней мере, теперь мы знаем, что он жив. И где-то недалеко от Карлайла.

— Неужели нельзя было взорвать что-то подальше от папаши Максфилда? Снова чертов Карлайл! — причитает Арт.

— А вдруг он пытается отвлечь внимание на себя? — шепчу я. — Судя по взрывам, Ник движется на север, словно уводит отца в другую сторону.

— В таком случае, если он продолжит и дальше… — договаривать Арту нет нужды, потому что я и сама знаю ответ: Ник станет первой мишенью Коракса.

Я прислоняюсь к стене и закрываю глаза, стараясь прогнать из головы картины: как его хватают, заводят руки за спину, швыряют на бетонный пол. Стоит вообразить, что отец пойдет по следу Ника, тут же вижу его избитого, искалеченного, и думать об этом невыносимо, но шёпот в голове продолжает настаивать: ты знаешь, что именно так он бы и поступил. Знаешь, что ему плевать на последствия.